Вечник. Исповедь на перевале духа

Так я вернулся в мир. Ходил по селам как мастер- древодел. Слушал людей, присматривался к новым порядкам. Села, районы претерпевали «разнарядки» - сколько закрыть церквей, сколько «ликвидировать» крестов. С деревянными новой власти было проще: приказывала рубить под корень и сжигать на кострах либо швырять в реки. А на каменные кресты набрасывать проволочные петли и тащить тракторами, даже танками к ближайшему водоему. Чаще всего орудовали по ночам, как волчьи стаи. Оставались дворовые кресты. Рядом с ними верховинцы становились с топорами, с вилами. Власть вынуждена была вызывать боевые отряды.

Я видел, как одна селянка привязала себя к кресту веревкой и причитала: «Не дам, ироды! Рубите и меня вместе с крестом!» Женщину оттащили и привязали к телеге. Она билась в судорогах и кричала: «Как же мы теперь без креста будем?! Без плеча Божьего?!» Молодая начальница приказала отвезти женщину в психбольницу, а детей определить в детдом. Синеглазый босоногий мальчишка долго бежал за возом и просил: «Мамку оставьте. Крест забирайте, а мамку нам оставьте!..»

Не оставили детям ни мать, ни крест...

Пожалуй, в лесных чащах я размягчил свое сердце, потому что подобные сцены пробуждали во мне такую жалость, что вынужден был идти за поддержкой к братьям. Первым встретил Кирилла, заготавливавшего дрова. Я возвращался из мирского ада и неожиданно для себя спросил его, верит ли он в рай. Я полагал, что безмолвный брат, как всегда, лишь виновато улыбнется и поклонится. Однако он положил мне на плечи свои огромные ручища и проникновенно заговорил:

«Око сего не видело, ухо не слышало, и не приходило сие на сердце человеческое...»

Мое око видело иное, ухо слышало иное, а на сердце приходили ужасные видения. Мою землю топтало человеческими ногами некое невидимое чудовище, человеческими руками выдергивало из нее святые корни.

Объятый тревогой, лежал у благоухающего смолой ворчливого костра, прислушивался к кроткому слову брата Неофита:

«Как велика Твоя доброта, приготовленная для тех, кто на Тебя надеется, перед сынами человеческими! Ты их в заслоне лица Своего спрячешь от человеческих ловушек, Ты их от человеческих языков в шатре укроешь... Я устранен с глаз Твоих. Но воистину Ты выслушал глас мольбы моей, когда я к Тебе взывал...»

И, скрепленный, я снова возвращался в мир. Мои доверенные люди выслеживали, куда свозили низверженные кресты, утварь и книги из разоренных храмов и монастырей. Затем тайно их освобождали, выкупляли и укрывали в надежных местах. Для отвода глаз я мастерил, изредка лечил и долго не задерживался на одном месте, дабы не вызывать к себе лишнего интереса. Уклонялся от встречи с давними знакомыми и не искал новых знакомств. Тех сечевиков, которых не добили мадьяры, сразу же спровадили в Сибирь неисходимую те, что пришли на их место.

Получалось: где бы я ни ступил, на своей или чужой земле, - я чужой, я враг, я тень, а не желанная личность. Своим я был только в дикой пуще и в кругу братьев-изгоев. Благо, что по глухим проселкам документов не спрашивали, и пока я дышал еще свободой.

И неожиданно глотнул я той воли глубоко и сладко. Хотя и кратко-горько, но хватил шилом патоки.

Пристал в горах к артели лесорубов. Рук после войны не хватало, так что не очень-то присматривались к тем, кого берут. А я с топором давно подружился. Рубил тут лес, плотничал. На опушке леса и жил, в старом сарае для телег.

День-деньской в работе, а выпадала минутка отдыха, помогал больным. В ближнем селе ребеночек упал под лошадь, потолокся. Я выправил косточки, помазал, перевязал. Молодая зареванная мать сливала мне руки водой. Мужа ее намедни во время наводнения унесла река. Осталась с ребенком. Страждущая душа, сама еще дите, а уж вдова. С первого же взгляда я отличил эту женщину среди других. Аннушка.

Вскоре позвала она меня подремонтировать крышу. Почему не помоць? Почти неделю я эту работу делал, там же на сеновале в хлеву и ночевал. Между делом либо по вечерам она все просила Святое Письмо ей сказывать. И слушала, да так слушала, что и ушами, и глазами впитывала в себя. Чистая душа, жаждущая добра. Давно я крышу настлал, а она все новую и новую работу мне заказывала. Я бы и делал, если бы не глаза ее. Какими-то они стали такими... Скажу, что недобрые, неправду скажу. Потому что добрые. Однако таким взором одаривают не наемника. На мужчину так засматриваются молодые женщины. Подмечал на рассвете, как она занавеску в окне отслоняла, когда я умывался дождевой водой из кадки...

Подумалось тогда: сам я тверд, ибо за стеной Закона, а перед ней открыт и, получается, искушаю ее слабую женскую душу. Собрал я инструмент и откланялся - подальше от греха. Потому что те очи, как в воду, канули в мое сердце, и я понес их с собой.