Вечное чудо жизни

За оживленным разговором мы даже не заметили, как въехали в Бротон, тем более что я наконец-то не чувствовал, что меня едят живьем. В зале наши приятельницы сели слева и справа от меня, и я счел это комплиментом, хотя, сказать правду, было и тесновато, поскольку обе несколько выдавались за пределы своих кресел.

Я упивался знакомыми звуками концертного зала: музыканты настраивали инструменты, мои соседки весело переговаривались, и во мне крепло убеждение, что беды этого дня остались позади и жизнь прекрасна.

Когда худенький Барбиролли вышел на сцену почти на цыпочках, я присоединился к оглушительным аплодисментам. В Йоркшире его любили, как и везде, и аплодисменты смолкли, только когда он встал за пюпитр и поднял палочку. Во внезапно наступившей благоговейной тишине я откинулся в сладком ожидании.

И вот, едва зазвучали первые величавые такты «Кориолана», я ощутил резкий зуд под правой лопаткой. О господи, нет! Быть не может! Однако ощущение было таким знакомым! Я попытался не обращать на зуд внимания, но уже через минуту невольно вжался в спинку кресла, чтобы почесать лопатку, а зуд тут же распространился по плечам, и пришлось слегка извернуться, чтобы почесать теперь уже левую лопатку.

Внезапно я сообразил, что в таком стесненном положении любое мое движение передается соседкам слева и справа. А зуд становился совсем уж нестерпимым. Мне хотелось драть кожу ногтями, вертеться, чтобы хоть как-то его утишить. Однако ничего подобного позволить себе я не мог, и оставалось только смириться с жуткой необходимостью несколько часов сохранять пристойную неподвижность.

Я напрягал всю силу своей воли, но чтобы преуспеть, мне следовало быть йогом. Я пытался сосредоточиться на музыке, но тут же машинально менял позу: то потирал лопатки о спинку, то двигал ими под одеждой.

По моему заключению, теперь буйствовала только одна блоха. К этому моменту я успел стать великим знатоком блошиных укусов и твердо знал, что точно определяю ее местонахождение в каждый данный миг. В зале гремела музыка Бетховена, а мной овладела безумная идея: подстеречь мерзавку в момент укуса и раздавить! Теперь, ощущая новый зудящий укол, я изо всех сил прижимал это место к твердой спинке и ерзал из стороны в сторону.

При этих маневрах я, естественно, вторгался на территорию соседок. Раньше я надеялся в этот вечер поближе познакомиться с милыми сестрами, узнать их душевные особенности. Однако узнал только некоторые особенности их телосложения, и ничего больше. Полные руки, надежно укрытые жирком ребра, мягкие бедра, – беспомощно елозя, я прикасался к ним, снова и снова их поглаживал, но благовоспитанные дамы и виду не подавали, что замечают мои посягательства, разве что слегка кашляли или судорожно вздыхали. Однако, когда мое правое колено глубоко ушло в пышное бедро Харриет, оно было решительно отодвинуто, а когда мой локоть непреднамеренно, но беспощадно погрузился в не менее пышную грудь, я заметил, что брови Фелисити взлетели к волосам.

Не стану больше распространяться об этом нестерпимом вечере, скажу только, что все так и шло до конца концерта. Божественный «Скрипичный концерт» Элгара, неизменно возносящий меня в волшебный мир, на этот раз оставался лишь неясным шумом на заднем плане личного поля сражения. Как и любимейшая «Первая симфония» Брамса. Я испытывал только одно желание: скорее бы домой!

В антракте и потом, когда мы прощались, обе мисс Уитлинг вымученно улыбались и бросали на меня косые взгляды. Конечно, это избитое клише, но я правда отчаянно хотел провалиться сквозь землю.

Когда же муки остались позади и мы с Хелен у себя в спальне разговаривали перед сном, я все равно чувствовал себя жутко.

– Господи, ну и вечерок! – простонал я и описал свои переживания из-за сестер. Хелен благородно хранила серьезность, хотя видно было, как дорого ей это обходится. Подергивающиеся губы, решительно нахмуренные брови свидетельствовали об отчаянной внутренней борьбе, которая иногда заставляла ее прятать лицо в ладони. Завершив свой скорбный рассказ, я безнадежно махнул рукой.

– И знаешь, Хелен, я убежден, что в эту агонию меня ввергла всего одна блоха. Нет, ты только подумай: одна-единственная блоха!

Внезапно моя супруга прижала подбородок к груди, выпятила губы и, не без успеха понизив голос до баса профундо, пропела в истинно шаляпинской манере:

– Блоха! Ха-ха-ха-ха-а-а, блоха!

– Да-да, конечно, очень смешно, – огрызнулся я. – Но натерпись Мусоргский того же, что и я, он обошелся бы в этой песне без «ха-ха!».

Два дня спустя позвонил мистер Колуэлл.

– Рупи лучше некуда! – радостно сообщил он. – Бегает, прыгает. Только вот у него вроде коготь сломался – висит и за все цепляется. Может, заглянете, отстрижете?

На несколько секунд я онемел.

– А… а вы бы сами его не отстригли? Щелкнуть разок ножницами, и все.

– Нет-нет. У меня не получится. Загляните по дороге, а? Очень буду вам благодарен.

– Ну хорошо, хорошо, мистер Колуэлл. Попозже утром буду у вас.

Сходя с крыльца, я крикнул:

– Хелен! Еще один вызов к Колуэллам.

– Как? – охнула она, в тревоге выбегая из кухни.