Вечное небо казахов

Если шакал в основном ест падаль, то волк – настоящий хищник, и зимой нуждается в помощи своих собратьев, охотясь на крупных травоядных – его единственный корм в эту пору года.

…Результаты охоты зависят от взаимной поддержки в те минуты, когда ее членам удается затравить дичь. Строгая организация стаи, беззаветная преданность вожаку и безоговорочная взаимная выручка – вот необходимые условия успешного выживания этого вида в тяжелой борьбе за существование.

Такие волчьи свойства полностью объясняют сущность весьма заметных различий в характере «шакальих» и «волчьих» собак – различий, очевидных для всех, кто по-настоящему понимает собак. Первые относятся к своим хозяевам как к собакам-родителям, вторые видят в них скорее вожаков стаи и ведут себя с ними соответственно» (К. Лоренц).

А теперь главный вывод, ради которого мы предприняли этот пространный экскурс в этологию. «Покорности инфантильной шакальей собаки (относящейся к хозяину как к родителю) у волчьей собаки соответствует гордая «мужская» лояльность, в которой подчинение играет весьма малую роль, а рабская покорность – никакой. Волчья собака в отличие от шакальей вовсе не видит в хозяине чего-то вроде помеси отца и бога. Для нее он скорее товарищ, хотя ее привязанность к нему гораздо прочнее и не переносится с легкостью на кого-нибудь другого. Это «однолюбие» развивается в молодых волчьих собаках весьма своеобразно – в определенный момент детская зависимость от родителей четко сменяется взрослой преданностью вожаку стаи, причем это происходит, даже когда щенок растет в изоляции от себе подобных, а «собака-родитель» и «вожак стаи» воплощены в одном человеке».

В соседней России тенденция сворачивания демократии в общественно-политической жизни страны сопровождается многочисленными рассуждениями о третьем пути, о потребности в «сильной руке», о патерналистских настроениях народа, о русской тоске по «царю-батюшке» и пр. У нас такие дискурсы не приняты по многим причинам, лишь время от времени осторожно забрасывается мысль об особом национальном варианте демократии. Но на практике государственная идеология реализует именно патерналистскую модель по принципу «спасибо партии родной за наше счастливое детство».

Интересно, кто-нибудь предварительно проводил исследования – насколько эта модель отвечает внутренним потребностям казахов? Если сравнивать, то в русском менталитете действительно важное место занимает образ отца, часто обожествляемого: «царь-батюшка», «бог и царь», «отец солдатам» (он же часто «полкан», то есть присутствует мотив собаки), в криминальной сфере – «пахан». Кстати, симптоматично то, что главным героем популярного фэнтези на русском материале, написанного профессиональным историком и этнографом М. Семеновой, является Серый Пес, противостоящий… Волку.

В тюркской культуре отец почитаем, но роль лидера часто отдается старшему родственнику – «аа». В традиционной жизни часть важных функций отца берет на себя «наашы» – дядя по матери, старший зять (даже существует поговорка «жаман кеден жасы жезде арты» – «хороший муж старшей сестры предпочтительнее плохого отца»), сверстники отца («ке лсе де, кені кзін крген лмесін» – «если и умрет отец, пусть не умрет знавший его»), старший брат, называемый в таких случаях «кке».

Конечно, все это не означает умаления роли отца, однако часто братские отношения акцентируются в ущерб отцовско-сыновьим, при этом с акцентом на происхождении от одного отца. Например, повторяющаяся в вариациях легенда гласит: после разгрома воин бежит, подсадив на коня единственного сына, на дороге он видит оставшегося без коня брата. Со словами «Бтен кеден туан аттан тс» («Рожденный от другого отца, слезай с коня»), он ссаживает сына и спасает брата. Есть и другая формула этой архетипической легенды, ставящей кровнородственные отношения выше семейных уз, чувств мужа и отца: «атын жолда, бала белде» («Жена – на дороге, сын – в чреслах»). Идущая с древнетюркских времен казахская традиция престолонаследия предполагает передачу власти не от отца к сыну, а от старшего брата – к младшему, от младшего брата – к сыну старшего брата и т. д. в пределах родственного клана. В современной музыке песен о «жан-аа» едва ли не больше, чем об отце. Да и в сленге покровителя, главу клана и пр. называют не как-нибудь, а именно «агашка».

Если мы – современные казахи – уже не волки, а собаки, то все-таки собаки со значительной долей недавней волчьей крови, а следовательно в стайной (общественной) жизни у нас есть потребность не в фигуре бога-отца, а в личности вожака – «первого среди равных», товарища, возглавляющего иерархию благодаря только лишь личным качествам. Нам внутренне близка не рабская покорность, а гордая лояльность. И когда устои общественной жизни позволяют сохранять личное пространство и независимость, само- и взаимоуважение, то наша привязанность к лидеру будет гораздо более прочной и действенной, взрослой и ответственной.