Вечное невозвращение

Но проходили годы, а потом и десятилетия, и как ни странно, ее образ не стирался в моей памяти. Я очень часто, может быть, каждую неделю вспоминал ее и, вспоминая, мечтал о том, как мы неожиданно встретимся, узнаем друг друга, вернее, я ее узнаю, а она меня нет, и тогда я ей спою: “На бульваре Гоголя…”, и она все вспомнит. Это было невероятно — с годами я все отчетливее видел ее лицо, слышал ее голос и снова легко мог возродить то состояние, которое пережил много лет назад.

Иногда я поражался такому свойству своей памяти и даже недоумевал: почему она возвращает Таню ко мне, упорно не желая ее забывать? Ведь в моей жизни было много гораздо более сильных переживаний, я несколько раз был по-настоящему влюблен, два раза был женат. Я жил такой интенсивной внутренней жизнью, которой иному может быть хватит на три жизни. И все равно, год за годом, я вспоминал ее, и мечтал о встрече, в то же время прекрасно понимая, что никогда ее не увижу.

Я часто воображал, как в результате каких-то пертурбаций моего сознания, позволяющих мне вернуться в прошлое, я снова попадаю в тот амбар в конце пятидесятых годов, Мне снова восемнадцать лет. Я подсаживаюсь с гитарой к Тане и пою ей, скажем, “Виноградную косточку” Окуджавы, а она слушает, широко раскрыв глаза. Я пою ей еще и еще, пою те песни, которые будут написаны только через десять или двадцать лет. Потом я увожу ее, совершенно потрясенную услышанным, в степь, и мы проводим там удивительную ночь, а утром рассказываю все о себе. Говорю о том, что мне надо уходить назад, в свое будущее, и пусть она пожалеет того влюбленного в нее мальчика, который подойдет к ней завтра, и будет к нему благосклонна. И еще скажу, что когда-нибудь постараюсь снова прийти в этот амбар на краю света. И она сразу почувствует, что перед ней не мальчик, а очень взрослый и очень счастливый человек, грустно-счастливый.

Иногда я просто грезил наяву этими мгновениями, которые растягивались на целые часы. Одно время я не мог слушать эту “Виноградную косточку”, потому что она щемящей болью отдавалась в моей душе.

Однажды, я решил, что пришел к разгадке этого необыкновенного феномена моей памяти. Благодаря мимолетным встречам с Таней и горькой разлуке с ней, мне открылась стихия чистой любви. Моя несчастная любовь к ней сделала возможной для меня любовь вообще, ту недостижимую, никогда не осуществляющуюся любовь к прекрасной женщине, о которой мечтает, чаще всего неосознанно, каждый мужчина, и на попытках описать ее исчезающий, расплывающийся облик построена вся художественная литература. Это оказалось тем настроем души, благодаря которому удается преодолевать неизбывную скуку существования, и в каждом мгновении жизни видеть глубокий смысл. То есть жить в полном смысле этого слова, не проклиная поражения, болезни, подступающую старость, бессмысленность власти и сумятицу будней. И воспоминания мои — не воспоминания о конкретной женщине, которую я когда-то любил, а попытка удержаться в этой чистой стихии.

Но проходило время, и все мои соображения представлялись мне абстрактным метафизическим умствованием. Не может психически нормальный человек сорок с лишним лет постоянно вспоминать о женщине, с которой провел всего несколько счастливых часов. Нормальный человек просто не способен в любой момент своей жизни небольшим усилием воли увидеть перед собой ее лицо, так ясно, словно видел несколько минут назад, увидеть эти большие, черные, слегка раскосые глаза и почувствовать легкий, еле уловимый запах земляники. Здесь замешана какая-то чертовщина, колдовство, продолжающее действовать столько лет. Может быть, я тогда свалял дурака, нужно было бороться за нее, цепляться во что бы то ни стало, Таня ждала этого, и, не дождавшись, заговорила меня, навела такую вот порчу. Она как-то упоминала про свои цыганские корни.