Вечное невозвращение

Я совсем забыл, что у меня почти всю нижнюю губу обметала лихорадка, и вообще вид у меня был жутковатый. Я был грязен и сильно помят — последнюю неделю мы спали не раздеваясь. Я покраснел, стал что-то смущенно бормотать в свое оправдание, но она окончательно добила меня, сказав безразличным тоном, что завтра они уезжают.

— А мы?

— А вы остаетесь. Нам же к первому сентября на занятия. Всех студентов увозят, — и, отвернувшись, она пошла по своим делам.

Я издалека смотрел, как они садятся по грузовикам, и думал, что это самый черный день в моей жизни. Мне казалось, что умру от тоски, что мы остаемся здесь не на месяц, как решило наше начальство, а навсегда. Я видел, как Артур в новой красивой куртке подсаживает ее в кузов грузовика, как она громко смеется, и вдруг почувствовал, что все происходящее не имеет ко мне отношения. Это какое-то кино, которое я смотрю со стороны, я выпал из этого мира, не мог не выпасть, ибо мое сердце просто не выдержало бы. Вдруг успокоившись, тупо смотрел, как грузовики трогаются один за другим, и, переваливаясь на ухабах, выезжают на дорогу.

Потом ко мне подошел Виктор и протянул мне маленькую книжечку.

— Таня тебя искала и велела передать. Передай, говорит, на память от меня.

Это было крохотное подарочное издание Есенина. Последний грузовик еще не скрылся за холмом, и мне стоило огромных усилий не броситься по дороге вслед, не для того, чтобы догнать, а для того, чтобы бежать и бежать, пока не упаду без сил.

В хранилище стали свозить хлеб, нашу компанию поселили в вагончике. Я лежал три дня, сказавшись больным, и тупо разглядывал следы от мух на потолке. А по ночам, когда все спали, я разговаривал с ней, рассказывал о своей любви, говорил ей о том, какая она необыкновенная, удивительная, ни на кого не похожая женщина. Сетовал на то, что она на три года старше меня и никогда не будет относиться ко мне всерьез, но моя любовь от этого нисколько не уменьшится. Я буду любить ее всю жизнь, только иногда мне все-таки нужно ее видеть, хотя бы издалека.

Один из моих друзей жил с местной фельдшерицой, и она всем нам выписала бюллетени, на работу мы больше не ходили, правда, никакой особой работы и не было. Написали на вагончике черной краской “Общежитие офицеров чехословацкого танкового корпуса”, и почти месяц пили самогон и резались в очко на заработанные деньги. Я, например, проиграл всю свою зарплату. Однажды приехал Брежнев, инспектируя район. Он был тогда вторым секретарем Казахстана, долго ругался, увидев надпись на вагончике, велел замазать, а нас всех, заводских, отправить домой. До этого я два раза ходил в степь, искал копну, на которой мы лежали с Таней, но не нашел, видимо ее сожгли, обогреваясь, трактористы. Мы сами сожгли много соломенных стогов, жгли ночью, и это было красивое зрелище — прямо над горящим стогом, на темной низком небе появлялся большой желтый дрожащий круг, словно северное сияние. Я смотрел на него и думал о Тане, уже не с горечью, а с легкой грустью.

Мне удалось увидеть ее еще один раз, месяца через два, уже в Риге. Я продолжал встречаться со своей волоокой студенткой, а Виктор с ее подругой. Вчетвером мы ходили на танцы в клуб нашего завода, в кино, или просто собирались у кого-нибудь на квартире. Иногда я спрашивал девочек о Татьяне, но она училась на два курса старше, и они видели ее только мельком. Однажды мы шли из клуба поздно вечером, разгоряченные вином и танцами, орали что-то веселое на пустой темной улице, и вдруг моя девушка закричала:

— Смотрите, Танька! Это же Танька идет с кем-то! Алё, Татьяна!

Женщина, шедшая впереди и державшая кого-то под руку, отпустила своего спутника и подошла к нам. У меня сразу неприятно и резко потянуло сердце. Она показалась мне в темноте совсем взрослой и очень красивой в своем белом платке, который едва прикрывал ее черные длинные волосы.

— Валера! Ты что — в шляпе? — засмеялась она.

Я недавно впервые купил себе серую фетровую шляпу и очень гордился своим приобретением.

— Сними сейчас же, тебе совершенно не идет.

Я машинально, несмотря на мороз, стянул шляпу и стоял перед ней, как дурак, не зная, что сказать.

— Ты выпил?

— Ну, выпил. Мы на танцы ходили.

— Смотри, сопьешься. В институт не собираешься?

— Собираюсь. Хожу на курсы.

— Молодец! Только не пей! — она снова засмеялась и, повернувшись, побежала догонять своего приятеля.

— Надень, надень, — сказала мне моя подруга, — много она понимает. Тебе очень идет.

Больше я никогда ее не видел. Летом мне кто-то сказал, что она закончила институт, вышла замуж за офицера и уехала с ним куда-то в Тмутаракань. К ее отъезду я отнесся спокойно, к тому времени я стал мужчиной, и с улыбкой вспоминал о своем невинном целинном увлечении. Все-таки приятно, что такая красивая женщина обратила на меня внимание.