Вечное невозвращение

Наша машина соскользнула с откоса и как будто зависла в воздухе. Обрыв был метров тридцать, не меньше. Внизу я увидел маленькую речку, извивавшуюся среди огромных валунов. И мы полетели прямо на них.

— Простите, ребята, — сказал Саша.

«Сейчас должен быть страшный удар», — мелькнуло в голове. Я весь сжался, вцепившись в переднее кресло.

Но удара не было. Мы все падали и падали, и казалось, что это будет тянуться вечно, что это не падение, а самый настоящий полет.

Решив зайти к Саше, я купил большую бутылку «Флагмана». Саша обрадовался и мне и бутылке, и мы сели созерцать мандалу. Через час, почувствовав необыкновенный подъем духа, то ли от медитации, то ли от водки, я повернулся к нему. Саша сидел в полном оцепенении, тараща глаза на стену, и шевеля губами.

— Может, прервемся на время?

— Сейчас не могу. Ты видишь, как она изменила цвет. И пульсирует по краям.

— Допустим, — сказал я, хотя ничего такого не видел.

— Это признак большой беды, которая может случится с кем-то из нас.

— А может с обоими. Вдруг эта водка — самопальная подделка.

— Ты где брал?

— На Смоленке, в гастрономе.

— Тогда вряд ли.

— Ты думаешь, мандала может предупреждать или предсказывать? Мне вон в прошлом году цыганка нагадала, что я найду в трамвае сто рублей. И до сих пор ничего.

— Причем здесь цыганка? И когда ты последний раз на трамвае ездил?

— Вообще-то давно.

— То-то же! А мандала меня уже несколько раз спасала.

— От чего?

— Так я тебе и сказал. Это сугубо личное. А сейчас, я думаю, она нас предупреждает — видишь, какое грозное сияние.

— А вдруг большие деньги сулит?

— Кто-то из нас на опасном пути, нужно срочно изменить жизнь.

— Хорошо. Поедем путешествовать. од уже прошел, пора и в дорогу.

— Лучше никуда не ездить, а временно затаиться, залечь и ничего не предпринимать. Дорога всегда опасна.

— Что ты каркаешь? Прорицатель нашелся!

— Мое дело предупредить. Я просто почувствовал. Может быть, и ошибся.

— Ошибся, ошибся. Давай еще выпьем.

Мы выпили, и снова стали смотреть на мандалу. Тут я действительно увидел, что ее края мерцают. Да не просто мерцают, а даже загибаются вовнутрь. И там, где они отстают от стены и загибаются, под ними зияет черная, страшная дыра.

Я ничего не сказал Саше, но весь оставшийся день у меня было плохое настроение.

Через три дня мы решились. Выехали рано утром и быстро проскочили по кольцевой до поворота на Ригу. По причине праздника машин на шоссе было мало и нам удалось почти час идти на приличной скорости. До тех пор, пока не кончилось хорошее покрытие.

Как научиться летать

Андрей Петрович открыл окно, несколько минут постоял, глубоко вдыхая пронзительный осенний воздух, потом перелез через подоконник и встал на крышу пристройки. Вдали прогудела электричка, и шум ее колес долго таял за лесом, становясь все тише. Андрей Петрович поежился от холода, еще несколько секунд, как обычно, поколебался, потом прыгнул в темноту и полетел. Он пролетел над своим садом, над соседним домом, над заброшенным полем. Вскоре впереди обозначилась темная громада леса, и Андрей Петрович начал быстро набирать высоту. Вот уже весь дачный поселок, деревня и большая часть леса лежали, как на ладони, глубоко под ним.

Внизу было темно, только в двух или трех домах горели окна. К концу сентября поселок почти опустел, а в деревне спать ложились рано, увидеть его никто не мог, да и кому было нужно в этот поздний час вглядываться в ночное небо, полузакрытое облаками. Мелькнули зеленые огоньки светофоров — и Андрей Петрович полетел дальше, в глубь леса, немного забирая влево, обходя большое черное пятно зависшей невдалеке тучи. Показалась еще деревня, совсем темная, лишь на одном столбе над колодцем светил фонарь, очерчивая на земле ровный желтый овал.

Андрей Петрович не знал, почему и как он летает, — время от времени он, словно птица или пловец, взмахивал руками и действительно летел немного быстрее, в то же время чувствуя, что руками махать совсем не обязательно: какая-то сила держала его в воздухе и не давала упасть. И так пятнадцатую ночь подряд. Каждый раз нереальность происходящего кружила ему голову. До этого он летал только в снах, замирая от страха или восторга, и вот летит наяву, но ни страха, ни восторга нет, есть лишь щемящая жалость к самому себе, такому одинокому и заброшенному, беззвучно скользящему в темном осеннем небе вдали от людей. За последние две недели он почти не спал, и его лихорадочное состояние только усиливало чувство нерельности происходящего, зыбкости и размытости всего вокруг.