Вечное невозвращение

Он погиб через несколько дней, врезавшись в темноте в высоковольтные провода, и, пробитый мощным разрядом, падая вниз, вдруг увидел лицо своей жены и обрадовался, что не успел совсем перейти туда, где нет памяти, что она в эти последние мгновения его жизни, как живая, стоит перед глазами.

Свет в окне

Уже неделю Григорий Иванович чувствовал угнетающую слабость во всем теле. От малейших усилий дрожали ноги, плыло перед глазами. В воскресенье вечером он не выдержал и лег с виноватой улыбкой.

— Ты прости меня, Маша, что-то неможется.

— Заболел?

— Нет, видно, это уже не болезнь, а последний звонок. Да и пора честь знать.

— Бог с тобой, что ты опять заговорил?

— На этот раз серьезно. Я чувствую. И отец мой, и дед померли ровно в восемьдесят. Это нам такой срок отмерен, нашему роду. И мне совсем не страшно умирать, потому что ты еще будешь жить после меня.

— Не буду я жить после тебя! — Старушка обошла со всех сторон кровать, заботливо подтыкая одеяло. — Ты же меня знаешь. Не буду ни одного дня.

— Будешь, — улыбнулся Григорий Иванович. — У нас ведь дети, нельзя, чтобы они враз осиротели.

— Молчи, дуралей. — Она села рядом, сунула свою маленькую сухую ладошку ему под щеку — и они замерли так и просидели много часов, разговаривая друг с другом и друг друга утешая, хотя не сказали ни слова.

Была уже глубокая ночь, когда Григорий Иванович зашевелился.

— Ты помнишь Лутохинский дворец за Черным прудом?

— Помню, конечно.

— Говорят, там есть какая-то комната. Если прийти в нее ночью и немного постоять, то вернется молодость.

— Слышала я с детства эти сказки.

— Наверное, сказки, но все-таки давай сходим.

— Очумел, за Черный пруд идти ночью! Да откуда у тебя такие силы возьмутся?

— Мне кажется сейчас, что на это сил хватит. Да мы и не за молодостью пойдем. Просто надо пойти. Последний раз с тобой прогуляться. Помнишь, когда-то, давным-давно мы там были, и тоже ночью.

— Что-то не помню.

— А потом, кто знает, может, люди не зря говорят.

— Люди рады всякой чепухе, еще и не то напридумывают. — Старушка задумалась и представила себе этот жуткий Лутохинский дворец — дикую фантазию давно сгинувшего помещика: обгоревшая коробка с провалившейся крышей, с зияющими дырами окон и дверей, с обломками гипсовых статуй перед входом. Он и сейчас, наверное, выглядит так, как много лет назад. Ни у кого до этого “дворца” руки не доходят. И стоит он на небольшой поляне в глухом лесу. Была когда-то дорога, но давно заросла.

— Пойдем, Маша, сходим.

Она всмотрелась в его лицо, едва белеющее в темноте, и тихо сказала:

— Спи. Завтра сходим.

Весь следующий день она надеялась, что он передумает. Но Григорий Иванович, с трудом поднявшись к обеду, больше не ложился, а сидел на улице, с опаской поглядывая на небо — не пойдет ли дождь.

— Как чувствуешь себя?

— Да хорошо, хорошо. Я так славно выспался, и ноги вот почти не дрожат. Сижу, силы коплю.

— А если не дойдем?

— Потихоньку дойдем, с перекурами. Тут всего километра четыре наберется.

— Не боишься заблудиться ночью? Столько лет прошло.

— Ты что, Маша, я и сейчас могу всю нашу округу с закрытыми глазами пройти.

Стояла удивительно тихая, теплая для конца сентября погода, словно природа, устав от бесконечных дождей, в преддверии близких морозов решила сделать небольшую передышку и замерла на несколько дней.

Когда совсем стемнело, старики долго сидели у окна, ожидая, пока улягутся соседи, мимо дома которых шла дорога в лес. Вот, наконец, свет погас, и они, стараясь не шуметь, вышли и отправились в путь.

Лес встретил их приветливо. Здесь было совсем тепло и немного сыро. Они шли медленно — Григорий Иванович впереди, тяжело опираясь на палку, а старушка за ним, ухватившись за хлястик его плаща. Ей было страшно: и эта абсолютная тишина ночного леса, и непроглядная темень вокруг, — и она озиралась по сторонам, вся внутренне сжавшись.

— Да неужели ты правильно идешь, ведь не видно ничего?

— Правильно, мать, не волнуйся. Вот черничник! — он с шумом ударил по кустам палкой. — Скоро он кончится, и начнется березовая роща. Там и отдохнем.

Действительно, вскоре впереди забелели стволы берез. Григорий Иванович, кряхтя, опустился на поваленное дерево. Она села рядом и достала термос.

— Выпей чайку, я тут еще хлеба с салом взяла.

— Не могу, Маша, есть, что-то я сейчас очень волнуюсь. А ты поешь, обязательно поешь! — Он обнял ее за спину. — Не замерзла?

— А почему волнуешься? Тебе страшно?

— Нет, чего тут бояться. А волнуюсь от всяких воспоминаний. Я вот так же волновался, когда к тебе на свидание шел первый раз.

— Будто ты помнишь, как тогда волновался, — она недоверчиво хмыкнула.

— Помню, а как же. Я это всю жизнь помню.

Посветлело. Видимо, поднявшийся ветерок немного сдвинул плотную массу облаков, и прямо над стариками засверкали, дрожа в лесных испарениях, три звезды.

— Вон как звезды дрожат, наверное, дождь будет.

— Сегодня уже не будет, разве что к вечеру соберется. Помоги-ка мне встать.