Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

И мысль о том, когда, как, каким образом человеческое существо будет распрямлено до тех пределов, которые сулит каменная загадка, не разрешая вопроса, тем не менее рисует в вашем воображении бесконечные перспективы человеческого совершенствования, человеческой будущности и зарождает в сердце живую скорбь о несовершенстве теперешнего человека.

Художник создал вам образчик такого человеческого существа, которое вы, считающий себя человеком и живя в теперешнем человеческом обществе, решительно не можете себе представить способным принять малейшее участие в том порядке жизни, до которого вы дожили. Ваше воображение отказывается представить себе это человеческое существо в каком бы то ни было из теперешних человеческих положений, не нарушая его красоты. Но так как нарушить эту красоту, скомкать её, искалечить её в теперешний человеческий тип — дело немыслимое, невозможное, то мысль ваша, печалясь о бесконечной «юдоли» настоящего, не может не уноситься мечтою в какое-то бесконечно светлое будущее. И желание выпрямить, высвободить искалеченного теперешнего человека для этого светлого будущего, даже и очертаний уже определённых не имеющего, радостно возникает в душе.

Вот, стало быть, и я, Тяпушкин, всею моею жизнью обречённый на то, чтобы не жить личною жизнью, а исчезнуть, пропасть в каком-то не моём, но трудном деле ближнего, — был глубоко рад, что великое художественное произведение укрепляет меня в моём тогдашнем желании идти в тёмную массу народа. Теперь благодаря всему, чему великое художественное произведение научило меня, я знаю, что мне по моим силам и можно и должно «идти туда».

— Я пойду туда и буду стремиться к тому, чтобы начинающий жить человек-народ не позволил себя унизить до размеров той «сущей правды», которая так обрадовала Ивана Ивановича в Европе! Есть из-за чего, в самом деле, мучиться, чтобы не то что сохранить своё человеческое достоинство, будучи лакеем, банщиком, нищим, кокоткой, а чтобы унизить себя до необходимости переносить все эти уродства!

…Года через четыре я опять был в Париже и опять «жаждал» ощутить «радость» существования, посетить Лувр, но, увы, не мог этого сделать: я уже опять был скомкан, скомкан крепкой, сильной, неумолимой рукой действительности и чувствовал, что теперь меня уж не выпрямишь… Попробовал было я пойти в Лувр, подошел даже к самым воротам, но просто совестно стало идти: «что ж я пойду понапрасну беспокоить её? Всё равно ничего не выйдет, а её только сконфузишь!..» Постоял и пошёл в русскую библиотеку упиваться газетными известиями о градобитиях и неурожаях.

А теперь вот опять — да где? в глухой, занесённой снегом деревушке, в скверной, неприветливой избе, в темноте и тоске безмолвной томительной зимней ночи — вспомнилась радостная минута и оживила. Бывают же случаи, когда оживают члены, разбитые параличом. Теперь я употреблю все старания, чтобы мне не утратить проснувшегося ощущения как можно дольше; я куплю себе фотографию, повешу её тут на стене, и когда меня задавит, обессилит тяжкая деревенская жизнь, взгляну на неё, вспомню всё, ободрюсь и… такую сделаю «овацию» волостному старшине Полуптичкину, что он у меня обеими руками начнёт строчить донесения!..

1885 г.

Николай Лесков (1831–1895)

Николай Семёнович Лесков, писавший иногда под псевдонимом М. Стебницкий, родился в селе Горохове Орловской губернии в семье выслужившего дворянское звание мелкого чиновника из духовенства. По словам Горького, «дед Лескова был священник, бабушка — купчиха, отец — чиновник, мать — дворянка; таким образом, писатель объединил в себе кровь четырёх сословий».

Проучившись всего два года в Орловской гимназии, шестнадцатилетний Николай Лесков устраивается писцом в Орловскую уголовную палату. Через три года будущий писатель переезжает в Киев, где работает в качестве помощника столоначальника по рекрутскому столу ревизского отделения. Всего на казённой службе в Орле и Киеве Лесков проработал одиннадцать лет, собрав к 26 годам богатейший запас жизненных впечатлений, знание людей и языка.

С 1857 года Лесков в течение трёх лет служит в торговой компании «Скотт и Вилькинс». Эта работа дала ему, как писателю, ещё больше, так как была связана с постоянными разъездами по всей стране. Когда потом уже известного писателя спрашивали, откуда у него такое знание страны и народа, такое феноменальное чувство русского языка, Лесков постукивал кончиками пальцев по лбу: «Всё из этого сундучка. За три года моих разъездов по России в него складывался багаж, которого хватило на всю жизнь…» В одном из писем находим такое признание: