Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика второй половины XIX — начала XX века

«…Я порою чувствую себя, как Микула Селянинович, которого „тяготила тяга“ знания родной земли, и нет тогда терпения сносить в молчании то, что подчас городят пишущие люди, оглядывающие Русь не с извощичьего передка (как мы езжали за три целковых из Орла в Киев), а „летком-летя“ из нагона экстренного поезда. Всё у них мимолётно — и наблюдения, и опыты, и заметки…»

Писать Лесков начал довольно поздно, когда ему исполнилось 29 лет, в 1860 году. В следующем, 1861 году переехал в Петербург, решив посвятить себя литературе.

Дебют Лескова в столичной прессе прошёл на редкость неудачно. В 1862 году он выступил в «Северной пчеле» со статьёй о прокатившихся по всему Петербургу пожарах. Статья была воспринята как донос на студентов-нигилистов, которых народная молва считала виновниками пожаров. Уже в те годы писатель приступил к выполнению великой задачи, которую, кроме него, никто бы не мог выполнить в русской литературе, — создать величественную галерею народных праведников и правдолюбцев, богатырей и «очарованных странников». Сам Лесков говорил: «Я дал читателю положительные типы русских людей». В последние годы своей жизни писатель сблизился с Л. Н. Толстым, во многом разделяя и его мировоззрение.

Исключительно высоко ценил Лескова А. М. Горький, радовавшийся пробуждению интереса к творчеству писателя в 20‑е годы: «Как раз вовремя, ибо нам снова необходимо крепко подумать о русском народе, вернуться к задаче познания духа его».

Из числа утопических произведений писателя следует отметить рассказ «Час воли божией», герой которого, премудрый царь Доброхот, имел только одну заботу — «чтобы в его земле правда над кривдою верх взяла и всем людям хорошо было у него под державою».

Маланья — голова баранья

В одном глухом и отдалённом от городов месте была большая гора, поросшая дремучим лесом. У подошвы горы текла река, и тут стояло селение, где жили зажиточные рыболовы и хлебопашцы. От этого селенья шла через лес дорожка в другую деревню, а на этой дорожке в стороне на полянке стояла избушка, в которой жила бедная женщина по имени Маланья, а по прозванию «Голова баранья». Так прозвали её потому, что считали её глупою, а глупою её почитали за то, что она о других больше, чем о себе, думала. Если, бывало, кто-нибудь попросит о таком, что нельзя сделать без того чтобы лишить себя каких-нибудь выгод, то такому человеку говорили:

— Оставь меня в покое; мне это не выгодно — вон там на пригорке живет Маланья-голова баранья: она не разбирает, чтоб ей выгодно и чтоб невыгодно, — её и попроси, — она, небось, сделает.

И человек шёл на пригорок и просил у Маланьи, и если она могла ему сделать, о чём он просил, — то она делала, а если не могла, то приветит, да приласкает и добрым словом утешит, — скажет:

— Потерпи, — Христос терпел и нам велел.

У Маланьи избушка была крошечная, так что только можно было повернуться около печечки, а жили здесь с нею сухорукий мальчик Ерашка, да безногая девочка Живулечка сидела на хромом стуличке.

Оба они были не родня Маланье-голове бараньей, а чужие, — родных их разбойники в лесу закололи, а их бросили; поселяне их нашли и стали судить — кому бы их взять? Никому не хотелось брать безрукого да безногую, — никогда от них никакой пользы не дождёшься, а Маланья услыхала и говорит:

— Это вы правду, добрые мужички, говорите: без рук, без ног ничего не обработаешь, а пить-есть надобно: давайте мне Ерашку с Живулечкой. Случается, что мне одной есть нечего — тогда нам втроём веселей терпеть будет.

Мужички захохотали.

— Беззаботная, — говорят, — Маланья, — прямая ты голова баранья, — и отдали ей и Ерашку, и девочку Живулечку.

А Маланья их привела и оставила у себя жить.

Живут часом с квасом, а порою с водою. Маланья ночь не спит: то богатым бабам пряжу прядёт, то мужикам вязенки из шерсти вяжет, и мучицы, и соль заработает, и хворосту по лесу наберёт — печку затопит и хлеба спечёт, и сама поест, и Ерашку с Живулечкой покормит.

Сошлись перед вечером у колодца домовитые бабы и спрашивают Маланью:

— Как ты, Маланья-голова баранья, с ребятишками прокуратничаешь[10]?

— А всё хорошо, слава Богу, — отвечает Маланья.

— Чем же хорошо? ведь они у тебя бессчастные!

— А тем, бабоньки, и хорошо, что они бессчастные, — что на их долю немного нужно. Если бы они были посчастливее да позадачливей, — мне бы не послужить ими Господу Богу, а как они плохие да бездомные, что я им ни доспею — всё это для них лучше того, как если бы я их не приняла да об них не подумала.

Покивали бабы головами и говорят:

— А ты ещё вперёд-то подумала ли: что с ними будет?

— Нет, — говорит Маланья: — я об этом не думала.

— Да как же так можно? Надо всегда о переду думать!