Вечное возвращение

Толпа колыхнулась – колыхнулись все частицы толпы; на миг показалось, что толпа стала светлой и чистой; на миг показалось, что толпы – нет и не было: на её месте стал распавшийся на корпускулы светлячков свет; причём – каждая корпускула словно младенец, что тянется к голосу матери; но – даже у морей есть берега.

Шагнули царские слуги – и толпу укротили: опять и опять разбилась она на мелкие брызги – (тотчас) становившиеся корпускулой псевдо-личности Хаоса; но – ни с кем не признающею своего псевдо-подобия.

Тогда – доказывая своё право на Первородство, женщины из толпы перестали нелепо вопить и начали (разлаженно) петь; но – их нестройные голоса не могли бы сложится! И всё же слились в гимн Дионису.

Казалось бы, боги Междуречья должны были бы возмутиться; но – они лишь приветствовали следовавшего за Дионисом (и сквозившего в каждом движении да и по-над голосами скользящего) Великого Пана!

Который – тоже не был сам по себе, а являл собой воплощение Хаоса; но – тогда и женщины из толпы обернулись будущими менадами, готовыми растерзать и царя, и Орфея; впрочем – богам Междуречия (и Иштар в их числе) эта женская метаморфоза была не более, чем пищей бесплодного их бессмертия!

И всё же боги умеют обращаться с людьми и совращать человеков – в этом есть некие первые смыслы прикладного искусства (здесь унижено имя искусств; впрочем, только Бог не бывает поругаем); прикладное искусство – умение обращаться с толпой, придавать ей смысл и направление её движению.

Чем же? А обещанием вырвать человека из маленьких буден (в которые врос он) и выпустить в неудержимый поток. Обещанием маленькому звену (даже не цепи, а бесконечно досягаемой маленькой цели всего человечества) дать прорваться к ещё более уменьшенной и униженной цели; зачем? А чтобы достичь (хоть) её.

Цель богов (из людей), смысл богов (из людей) и бессмысленность их бытия заключены в их божественность, в желание быть богами, потому – ограничены и частичны; вместе с тем именно потому – несказанно они органичны с (каждым) эго.

Ведь если ты – маленький бог, то даже ничтожная гримаса твоей личины есть проявление Стихии; потому – всемерно стихийными становятся твои желания.

Высшим проявлением таких желаний и страстей могла бы оказаться страсть к искусству вселенского мироформирования; тогда вся вселенная могла бы стать «псевдо» – когда бы гордецы (не смотря на гордыню) всё же не осознавали свою частичность (потому – вовремя останавливались на своей маленькой божественности).

Так что единственно важное искусство оказывается недостижимым; отсюда – ненависть божиков к любому доподлинному началу.

Отсюда – желание искусить Перволюдей, извратить их мотивации; а коли не выйдет – изолгать их свершения перед смертными толпами (даже сейчас, на дворцовой площади Урука) – всё потому, что нет у их маленького бессмертия никакого начала.

Вот по такой тонкой грани протанцевали сейчас Царь и Зверь; но – недолго они танцевали (и «это» – тоже было хорошо); а так же несказанно хорошо было то, что жёны Урука стали петь дифирамбы Дионису.

Но никакого решения в этом танце бытия не было, была лишь фиксация.

Да (и «это» – тоже было хорошо), боги Урука смешались с толпой; да (и «это» – тоже было хорошо), расширилась у каждого человека в толпе грудь для вдоха (словно бы общая грудь толпы); да (и «это» – тоже было хорошо), царями в каждой малой своей корпускуле ощутила себя толпа (и единым царём – как ветхою церковью – себя ощутила)!

Нам известны такие истории: перед нами толпа самозванцев – лжедмитрии I–II–III–IV и так далее; а где же великолепная Марина Мнишек, что в каждом из этих само(на)званцев признает царя?

Так где же (сама) блудница и жрица? Вот она.

Стояла она меж толпы, причём – даже не в первых рядах; толпа, словно рыба в корзине, плескалась и давила друг друга; но – её сторонились! Её, приручившую Зверя и переткавшую его плоть во плоть человека; её (побудившую Зверя биться с Царем) сторонились.

Потому – не досягали её ни душная вонь от множества потных тел, ни их руки и локти, ни чресла или даже глаза; как вышла она из дворца, так и осталась (почти замерев) – пусть не в первых рядах; но – всегда и во всём (где бы ни была) она в малейших движениях видела совершившийся танец Зверя с Царем.

Так смотрела она на зарождение искусства! На самоопределения (в искусстве) – как великого искушения (самооправдания); но – при этом она ещё и почти не дышала: как будто само ее дыхание оказалось связано по рукам и ногам (или могло бы связать её по рукам и ногам)!

А потом – пришёл за ней ее ветер пустыни и преобразил ее. Её губы тотчас обметало внутренним пламенем; далее – распахнулись её очи: она увидела и ветхую церковь толпы, и таинство вселенского искуса – в танце Зверя с Царём.

Ей могло показаться (значит – должно показаться), что этим допотопными эгоистичным служением можно вывести Первочеловека из мёртвых; но – это была чистая ложь бытия (и она это знала).

И тогда Лилит закричала.