Вечное возвращение

Пока ястреб – падал и падал, а Орфей с прокаженным – и играли, и переплетали (не только в Элладе) свои музыэки, ничего не случалось; но – когда в музыку пришло дыхание Слова (и опомнился ястреб), то и Гильгамеш с Энкиду как будто каждый вернулись в себя и встали друг против друга (как застывшие смерчи, как две катастрофы).

Тогда – стояли они неподвижно очень недолго: один раз ударило сердце, и снова секиры-тростинки они занесли.

Ещё раз ударило, и они (от земли оттолкнувшись) сошлись: случилось искусство смертельного боя.

Как прежде падение ястреба (что почти перекинулось в камень) персонально окружала музы’ка, а голос Орфея сумел его (не ястреба, а его падение) подхватить и вновь сотворить невесомым; точно так же разящий отовсюду металл окружил и царя, и бывшего Зверя!

Но стало кружение и мелькание – тканью пространства: и всей этой (разящей) прозрачною тканью прикрыла себя смерть; точно так прикрывала себя в «Атлантиде» девочка-смерть, что вступила в дискурс о смыслах с псевдо-Илией (в той же «Атлантиде «отсрочено» убитом); но – она выступила из толпы (из нутра, из утробы толпы) на передний план!

Точно так же – она выступала из любого искусства (не только смертельного боя). Точно так, как и Яна (давеча в петербургском кафе) – быстрая и легкая смерть переполнила небо и землю (стала глубью и высью, и ширью); она (точно так же) – стала сродни музе лучших поэтов (беспощадной и радостной, прекрасной и лютой).

Как и Шамхат, что делала под властью музыки свой самый первый шаг в объятия Зверя, она – стала (бы) смертью-судьбой; но – где-то в настоящем будущем (а так же в настоящем прошлом) смерть оказывалась по настоящему побеждена: просто-напросто потому, что тоже оказывалась псевдо-небытием.

Но вы только представьте себе бесчисленные поколения людей, неоднократно стираемые с лица земли космического масштаба катастрофами; вы только представьте себе эти космические катастрофы! Все эти трагедии оказались псевдо-трагедиями (что ничуть не исключает невыносимости сопровождающих их псевдо-страданий).

Но коли вам не чужды утешения метафизики, вы (с безразличным бесстрашием взора) погружаете свой окоём в переполненные кровью океаны земли! При этом – не то чтобы вы с ликованием идёте на гибель: вы просто выполняете работу по благоустройству миропоряда (начиная с себя)!

А если для вас метафизика – не более чем мистикофизиология вашей души, тогда взгляните вокруг себя иными глазами: глазами безысходной трагедии!

Физиология мистики (когда человеки суть лишь буквицы недоговоренной фразы или ноты неоконченной гаммы – тогда-то и возникает искус обучиться их переставлять, стать маленьким божиком) есть не более чем обряд плодородия, совершаемый в храме, предположим, какой-нибудь Иштар!

Но телесные совокупления душ (в её храме) – не более чем жертвоприношение себя (либо ей, либо ещё какой-никакой утробе); причём – посредством собственных псевдо-родов, происходящих в крови и последе.

А пока (на дворцовую площадь глядя) – велико ликование девочки-смерти! Получилось у ней наблюдать экзи’станс искусства смертельного боя; но – а что происходит «сейчас» в Элладе (всего-то через тысячу лет)?

А в Элладе вдруг умолкла музы’ка (та, что уже умолкала в Уруке – всего-то тысячу лет назад); а «сейчас» – в (самом) Уруке бойцы разошлись и отступили друг от друга, а (так же) – и от прочих искусств; но – ещё и рано, и (уже) поздно сказать людям, что они – обширней богов Мироздания, что они – катастрофа богов

Ибо нет «никого», кто выше вас, ибо вы и есть тот самый «никто».

Вы и есть (тот самый) ранний и поздний; но – вам ещё рано и вам (уже) поздно. Вы сами становитесь неизбежной и неисцелимой раной (всем своим телом).

Потому (в Уруке) – поднял царь свободную руку, медленно поднял. Вытер со лба серебряную испарину.

Потому (не только в Элладе) – Энкиду не повторил его движения. Не стал оттирать со лба пот, пахнущий лесным зверем.

Они оба (в отличии от Орфея с его прокаженным) молчали и петь не собирались: здесь требовалась иная Песнь Песней (именем тишина или немота); или (и иначе, и много правдивей) произнесенный (и в Уруке, и в Элладе, и в будущем Санкт-Петербурге) поэтом silentium.

– Мы будем встречаться, – мог бы пропеть «прошлый» Гильгамеш; но – только лишь затем, чтобы и бывший Сатир, и «будущий» Энкиду смогли (один в другом) ответить:

– Да! Не раз и не два повстречаемся мы, – так могли бы петь они оба; так могла бы им вторить толпа. Так составились (бы) голоса фуги: когда один голос поднимается, заступая место предыдущего и так далее – так могла бы составиться волна человеческих голосов; но!

По этой волне могла бы к ним приходить их Лилит (и как Вечная Женственность, и в своей ипостаси Великой Блудницы); но – будет им (из смерти вышедшим в смерть) бес-конечность их жизни как сон: снятся им их же (всегда – различные) облики и всегда очень банальные (житейские) смерти.