Вечное возвращение

Стас – был во времени (и сам становился временным). А в это время из раздевалки выглянул уцелевший бандит. Его оружие зияло дулом, рыскало и нашаривало (ещё более укрепляя тесноту реальности); но – изгибать параллели бандиту было не по ранжиру.

И он всё никак не мог миновать взглядом спины рыжебородого, застлавшей ему поле побоища.

Стас – дико (в своем времени) извернулся и вскочил (как вырванное в жертвоприношении на пирамиде сердце); весь в чужой крови и – весь в чужом ему времени; но —

И кровь, и время, и само пространство – ему не препятствовали; попросту – (пространство и время) были не его. Потому – он метнулся к двери в спортзал, надеясь обрести немного простора.

Рыжебородый ему не позволил. В спортзале (и без предсказуемого Стаса) было много временного. Поэтому – так и не допустив выстрела из раздевалки, рыжебородый словно бы выстрелил сам.

Он. Ударил. В «никуда». Он ударил (в пустоту, или – по пустоте) в душное «быть никем или скоро умереть»; причём – той самой рукой, что вдруг выпрыгнула из-за спины (как из-за толп плоти); но – пальцы были распахнуты как для подаяния.

Или – в желании схватить; но – именно в момент удара (по пустоте) они почти сомкнулись. Потом – рыжебородый застыл на «своём» трупе (на который он опять – аки душа – опустился), причём – тело под его подошвами перестало хрустеть.

Потом – левая кисть рыжебородого, ушедшая за спину, словно бы расцвела.

Потом – пальцы правой были как полуоткрытый клюв. Они – много не досягали Стаса (тот был уже в дверях спортзала); но – того словно бы ошарашило о спину кувалдой; причём – (невидимый и даже воздуха не качнувший) удар пришелся наискось; причём – беглецу не препятствовал.

Разве что – немного изогнул параллель глобуса (вдоль которой беглец устремлялся).

Стас – давно (даже по меркам происходившего) переставший быть недосягаемым и воздушным (ставший ощутимым и плотным), вломился головой в косяк – и сразу же (раскроив себе череп) стал безмозглою куклой.

Он стал валиться и упал, причём – совсем рядом с наваленными им самим трупами; но – никакой иронии в этом не было (на сегодня убийства кончились).

Рыжебородый перелетел к мёртвому Стасу и опустился на колено перед ним (впрочем, с занесённой для удара рукой); вгляделся – вздрагивая ноздрями (словно бы отлетавшую душу обоняя).

После чего обескураженно вопросил:

– Кто это? Что ему было нужно?

И была после этих слов еще более негромкая тишина; причём – даже те двое на полу (с голенью и челюстью) словно бы призадумались (и на миг перестали скулить); бандит с пистолетом – полностью выволок себя из раздевалки и тоже ошарашенно разглядывал бойню.

– Я спросил, – сказал рыжебородый, не оборачиваясь.

Бандит сделал движение губами (как бы собираясь ответить). Потом – сделал движение животом (как бы давясь желудком). Потом – его (как воздушный шарик) прорвало; но – он зашипел-таки членораздельно (хотя и пустым воздухом):

– Первый раз этого типа видим. Зашёл спросить о происшествии на Сенной.

– Всех сегодня интересует Сенная, сильно интересует, – согласился рыжебородый и впервые (после своего бездумного и бессмысленного вмешательства в не менее бессмысленное побоище) огляделся; но – почти не поминая псевдо-Илию (тоже сюда пришедшего; разве что – уведшего отсюда за собою смерть).

Увидел он лишь тишину и почти понял, что значит быть «никем».

Лежали посреди этой тишины пятеро мёртвых, двое изувеченных и один обеспамятовавший Олег; всё это было даже не бессмысленно, а вовсе бесполезно; но – всего «этого» как бы не было (и не будет) вовсе.

Потому – рыжебородому (на миг) показалось, что и он всё ещё человек; потому – он протянул руку, чтобы пальцами коснуться шеи Стаса (ещё раз совершенно бессмысленно удостоверяясь в его гибели); но – на что-то он, очевидно, рассчитывал (и в этом «чём-то» очень просчитался).

Стас уже был далеко! Стас снова спускался в бездну, в которой уже провел первые сутки своей завтрашней жизни.

Он снова спускался в бездну. Квартира, в которой он провел первые сутки своей завтрашней жизни, опять открывалась перед ним (всё таким же) – всё такими же своими истерической инфернальность и (почти обоснованной) гордыней.

А так же всей своей нищетой, в которой было немного духа и много плоти.

– Кто это? – хмельной человек, отворивший Стасу дверь (и сразу же ставший для него привратником) и сразу же (как привратнику и положено – ни слова не говоря) проводивший его к застолью, только теперь потребовал разъяснений; но – до того совершивший ряд символических телодвижений.

За миг до этого Стаса обогнувший, подошедший к своему месту на «тайной трапезе» и (только подле скудных яств) на Стаса уставившийся; глаза его, впрочем, были как у Цербера.

В предыдущей жизни (Стаса и нашей) я не озаботился его описанием; но – сам по себе ревнивец (если даже лишить его роли в предстоящей теодицее) был вполне приметен: выше среднего роста и возрастом много больше сорока, телосложением он был он был тощ и с яйцеобразною головой, которую хорошо украшала сияющая лысина.