Вечное возвращение

Они молчали. Отвечать им что-либо на эту лютую правду было бы нечем; но – они могли бы сами себе ответить; более того (диво-дивное) – и хозяйка, и (как ни странно) её «бывший» художник не то чтобы ответить попробовали; но они все внутренне насторожились (их души стали пробовать коснуться своего будущего).

Впрочем – не со Стасом (у которого тем более не было никакого выбора) им было бы равняться предвидением; впрочем, – художник действительно (весьма беспомощно) вскидывался:

– Зачем это нам? Художник и так умеет жить волшебной жизнью. А вот коли не возможет он волшебство предъявить, действительно переходит из живой жизни в мертвую жизнь и становится восковым экспонатом кунсткамер.

Хозяйка молча ему крикнула:

– Замолчи!

Однако художник (бывший и будущий) продолжал и продолжал бормотать (словно бы губами смешивая невиданные краски бытия):

– Слово «мы» (когда мы – в нашем волшебном Петербурге) лишь тогда рифмуется со словом «мир», когда мы словно бы не подвержены ни тлену, ни гнили! Вот за-чем вы пришли к нам, спонсор нашей временности, – вы пришли в нашу (вне)временность! Вы хотите купить нашу (не)тленность? Вы хотите скупить весь Петербург? Накось выкуси!

Художник был прав; но – Стас ничего не хотел покупать. Поскольку он уже их всех купил на дармовщину (что почти сродни слову «дар»).

– Замолчи! – крикнула вслух (и совершенно по птичьи хозяйка), она было взметнулась; но – Стас опять её удержал (и ласково прикоснулся к ней своей спокойной улыбкой); но – она все ещё не понимала (но – уже почти понимала), насколько опасен сидевший рядом с ней человек! Насколько он их всех: и сейчас, и всегда (и – почти навсегда) использует.

Каменным было это ощущение власти. Стас пододвинул рюмку:

– Так мне можно ещё?

Потом он пододвинул другую рюмку художнику:

– Давайте вместе отодвигать наши сроки! А потом – ещё и ещё расскажите мне, почему вы не хотите (или – не можете) писа’ть портреты. Не потому ли, что вы не Франкенштейн – не рисуете трупы в анатомичке (придавая им подобие жизни)? Что до пейзажей – тоже очевидно: вы жаждете изобразить пейзаж целомудренного мира (того самого, что был до мертвецкой); кстати – только в этом стремлении искусство.

Художник словно бы услышал (и понял, и подобрел), и даже (когда Стас ему позволил) приказал:

– Налейте ему! Да и мне тоже. А что я «писа’ть» больше не хочу – не удивляйтесь, ведь это так созвучно телесным отправлениям (мир есть речь) Впрочем, когда это я вам говорил, что не хочу писать?

– Когда сказали, что мир есть речь. Что «ваш» Илья не захотел версифицировать мёртвыми словами. Вы (тоже) не захотите анатомически зарисовывать едва одушевлённые «настоящие (а на деле – прошлые и будущие) трупы, – мог бы сказать Стас; но – здесь ему просто подумалось: а ведь всё сказано.

Вот только что, потому что (при этих словах) – не сломались песочные часы миропорядка, а ещё – не прекратилось потное пространство комнаты, где собралась их вечеря; но – Стас мог бы усмехаться вполне (нена)сытно.

Потому – он позволил плыть этому потоку плоти, поскольку – собирался его испарить, а потом – пробежаться по его испарениям и – выйти из бесконечных «потом»; но – слово «пото’м»– тоже созвучно едкому телесному поту.

Стасу всё равно предстоит потщиться (ежели хочет и далее паразитировать на вершинах человеческой мысли и потного труда); и вот здесь наконец-то вмешался прежде молчавший человек (кавалер при двух здесь присутствующих – кроме хозяйки – дамах).

– Пейзажист наш (что бы ни говорили – Пейзажист с большой буквы) всегда умел красиво себя оправдать: дескать, сама наша жизнь есть не более чем краткий процесс самооправдания для наших не-достижений (не путать с не-деянием); при этом – пейзажист наш изображал природу как некий Сад Камней и всегда говорил, что с людьми у него «так» – не получится.

Стас не то чтобы насторожился. Стасу стало равнодушно-любопытно. Молчаливый кавалер оказывался неглуп (потому – и он ничего не мог сейчас изменить); впрочем, Стас и явился сюда – за чужими умом и бессмертием.

– Не получится, потому что спился совсем, – саркастически (и не без женской истерики) объявила хозяйка; но – неглупый кавалер двух не захотел её услышать:

– Совсем спиться – не получится: отодвинув душе сроки (создав себе иллюзию юности) – разрушим тело (у него пределы бытия очень невелики); есть версия – возможно продать душу (за возможность раздвинуть эти пределы); но – даже душу полностью продать не получится, она дана даром, поэтому – навсегда (частями – сколько угодно); даже функционер какого-либо неживого процесса в искусстве всегда остаётся едва одушевлён и (что его, в конце концов, обрекает).

На что обрекает, Стасу было не интересно:

– А что такое искусство людей? – спросил он.

– Настоящее искусство смертных (ведь вы это имели в виду) есть самооправдание добра за лукавый искус Напрасных Надежд. Скажите, спонсор, зачем вам замолчавший поэт Илья?

Стас – не ответил (сделав так, что никто этого не заметил).