Она (богиня из женщин) – находясь на пике экстаза своего бытия, не только желает его сохранить, но и превысить желает; и желает при этом остаться собой (персонально, как точка опоры для плоского мира); но Лилит?
Она (Первоженщина) – в вечном поиске сна наяву; как и все мы! И чему (и кому) указать ей направление поиска, как не громокипящему кубку прозрений (вперемешку со смертоносною страстью) с в руках самых разных людей?
Где ей быть, кроме как в точке сборки грядущей мировой катастрофы?
Но коли блудница Лилит суть прямое творение Отца (а не порождение его порождений), то и в ней есть зерно беспощадного состраданья (любому) Адаму.
Потому – (не страдая) охотник смотрел на неё.
Потому – не страдал: полагал, что уже обладал её телом! Тем самым – считал, что участь её решена: только с ним или с кем-либо (уже после него); полагал он себя человеком простым: младший сын; но – и его хорошо обучали.
Царь, конечно, отправил охотника в сторону страхов его. Но ведь (прежде) ему блудницу отдал – лишь потом повелел передать её Зверю; потому он (охотник той Дикой Охоты) – полагал, что сообщник он тайны обоих, царя и блудницы (о которой посмел догадаться).
То, что любит блудница царя, понятно – не любить невозможно такого героя; а ещё – невозможно герою не жаждать блудницу! Отчего же ееёцарь отослал? Сам вопрос есть ответ: сам, должно быть, влюблен и ревнует; но – к (самой лишь богине) любви (а не к прочим бессчётным партнёрам блудницы).
Оттого и играет страстями – превышая себя: царю невозможно иначе!
Так и ждали они (в размышлениях). Долго ждали, три дня. На четвертый объявился Сатир. Волосатый, припал он к воде; кто (по сути) он есть, что ему до призыва Иштар? Никакого, казалось бы; но – ведь и он естество, что тоскует по форме.
Коли женщин доселе Сатир не изведал – тогда ныне (взяв в партнёры себе Первоженщину) приобщиться мог этот Хаос (не знающий формы), к оформлению Со-Творения мира Отцом.
Кто бы знал, что сейчас зарождается искус искусством? Искушение иллюзиями: что вечно искусство, не изменит любовь, не состарятся жёны, не сгорают холсты; мудрецы назовут этот искус плодами Напрасных Надежд (зеркалами разбитыми; но – отражёнными сами в себе).
Зверь не жил человеческой жизнью (пребывая в невиннейшем зверстве); он лишь музы’кой своей превышал естество: как бы переводя с языка естества на язык изменений (причём – самих изменений); Зверь был больше реальности; но – не отведавши женщины, реальностью подлинной не был.
Что ещё рассказать о Сатире? Страшен видом он был (не как чудо-титаны в будущих мифах у греков – что величия своего не исполнили и стали забыты); но – он был не разорван на иллюзорные зло и добро: оттого был подвижен в подвижном! Как же мог (бы) он не явиться на призывы богини священного блуда?
Итак – к водопою припал волосатый и долго, чавкая, пил; все это время свирель безопасно, как уснувший клинок, лежала поодаль; но – увидел охотник, волосатый почти утолился (водой).
Лишь тогда и припал губами своими губами охотник (который три дня в собственной голове исходил своей похотью всю свою жизнь, виртуально покрывая округу своими страхом и семенем) к нежному уху женщины (отсюда и пошли псе пошлые ухажёры), и со сладкою ненавистью зашептал:
– Обнажись и предстань перед Зверем! Пусть увидит тебя, пусть к тебе подойдет, пусть возляжет с тобой.
– Не хочу!
– Это царь повелел.
– Ну и что? Я не верю тебе.
– Обнажись и предстань перед Зверем. Это царь приказал.
Она кратко взглянула, размыслив:
– Сам ты мал и завистлив, – сказала она. – Ты возможешь лишь ложью солгать, правдой лгать не способен; хорошо – царь велел! Но – тогда я не верю такому царю.
И опять замолчала блудница (внимала молчанию) – чтобы тотчас продолжить:
– Зверь Сатир сверх краёв переполнен дыханием жизни; царь, желая меня умалить (понимай: и меня, и себя испытать) повелел тебе некую несообразность (и прошлость, и пошлость, и подлость) – и при том даже царь хорошо понимает: что мне здесь, перед Зверем и царя далеко, все его повеления?
Помолчав, она изрекла приговор (на века):
– Отдающий такие приказы царь меня не достоин; но – коли начал с тебя (свою волю мне через тебя передав), пусть тобой и продолжит: исполняй повеление его, ступай к Зверю; сам возляг перед ним и отдайся ему.
Слово сказано было. На века дала Первая Женщина определение (такому) извращению естества: содомия – не слияние двух равноправных и разных начал; но – просто-напросто дань (само)разложению и (само)пожиранию, атомизация эгоистической похоти, мозаичность экстаза и гнильё переспелости.
Захотел рассмеяться охотник на эти слова. Захотел закричать и ударить её – даже руку занёс (повезло ем, что не успел). Утолил свою жажду Сатир и, не глядя, нашарил свирель и настолько естественным жестом (для него это было не важнее справления нужды) поднес тростинку к губам, что даже ветер (естественно) поддержал его под локоток.
И явилась музы’ка.