Вечное возвращение

Действительно: и облако (среди «будущего» ясного неба) стало овеществляться – и произошло: словно бы грянул «настоящий» гром (среди абсолютного вакуума).

Стас молчал, белый как смерть. И Яна молчала. Никто и не ждал от них слов, которые должны были произойти. Даже покорности (пусть потрепещут, аки рыбины о лед) сейчас от них не хотели. А они не ждали милосердия – не должны были ждать.

И действительно – их тотчас обступили! Пятеро. Подошвы уверенно опираются (как само начало оси земного глобуса) об асфальт. Тяжелые кисти шевелятся (аки неподвижные грозди винограда); аки бледные черви пальцы проникают в кастеты.

Так вернулся ужас. Стас (двое сладостных суток проживший взаймы) опять умирал: его (словно бы) опять волокли, опять лупили переносицей об осклизлый унитаз; но – он прянул, он оттолкнул (бы) Яну. Не прикрывая собой – только лишь отделяя от своей обреченности: толкнул обратно – в только что (высокомерно) покинутую ими дверь борделя.

Яны на месте не оказалось (его благие порывы ушли в никуда). Так что (даже если бы и захотел) заслонить собою женщину (или – отделить от себя) – не получалось.

– Баба, конечно, пусть себе идет. Вот только должной «зелени» нам отвалит, потом обслужит с должной (ибо – такова бабья доля) покорностью – и пусть себе скатертью. А тебя, фраерок, мы попридержим. Впрочем, на этот раз «бабою» нам не будешь, обойдемся и «твоей» (несравненной) подругой; а тебя мы уважительно приглашаем на спарринг.

Стас (бы) насторожился – слишком много пустословия; но – условия были названы; Стас (решивший за нее умирать) вдруг наяву услышал всё это невероятное камланье-глумление: словно бы вокруг него звенели бубны, дионисийство совместно с цыганством захороводило свою ворожбу.

Он поискал (её) взглядом и увидел (её). Она беззаботно стояла в стороне – уже вне окружения бандитов (и их предвкушений); на него она не смотрела. Даже сквозь спины бандитов – не смотрела; но – именно в этом и была подлость.

Именно – женская (как слеза висельника или 100 % спирт).

Так со Стасом произошёл ветхозаветный феномен – искренняя Юдифь, сама невинность, держит за власы главу зарезанного ею во сне Олоферна; но – зачем все эти «изысканные» сложности? Близость без близости и спасение без спасения – зачем ей этот «туман»? Стасу было не до экскурсов в Ветхий завет. Он решил просто:

«Если подлинно сильная воля алчет подлинной власти (то есть власти Творения) или бывает принуждена к ней, она (поначалу окутавши дымкой иллюзий свою настоящую цель) находит себе средство (или бывает к нему принуждена) так развеять туман, чтобы вместе с иллюзиями сгинуло все, что является подлинной воле помехой…»

Так Стас счёл себя намеренным самообманом Яны; но – он даже и помыслить не мог, насколько оказывался прав! Хотя и ошибся: полагал, что туман в своей голове он развеял.

Зато – в этот миг Стас переставал быть человеком теоретическим; то есть – (переставал быть) человеком бессильным: он становился человеком волшебным; хотя – именно от (очевидного) предательства Яны его сердце поначалу стало совсем хрупким; а потом оно (как сцепление шестерней) сломалось.

Как и всякий мыслящий человек-тростинка (то есть – колеблемый музыкой зверя-Сатира) он, конечно, не мог бы сломаться в костяке; но – согнулся (бы) и согласился (бы) с тем, что ветры музыки и зверства сильны (сильнее всех его сил, причём – многократно).

Увидев это согласие (не-своего) мужчины, сломалась бы и тростинка – как если бы это была какая-нибудь дочь Евы; но – любые псевдо-евы сейчас пребывают далече; потому – (в-место Евы) должна была надломиться и Яна – увидев, как сломался её «новый» Адам-Гильгамешь-Павол (и т. д.).

Но Яна – тотчас выпрямилась (и сама стала ветром любой тростинке). Звонкая и упругая, колеблемая всем многомерием перемен (ибо имя ей – перемены), она приказала бандитам:

– Довольно. Пошли вон, – и лопнула тишина! А Стасу стало ясно, что он подл в своих подозрениях

– Чего-чего? – обернулся к ней (по тупости не подивившись, как это она за его спиной оказалась) кто-то из бандитов. – Гони зелень и сама отдавайся, быстренько!

Более она ничего говорить не стала; но – на Стаса по-прежнему не смотрела. А он вдруг вцепился в свою хрустнувшую душу и – совместил обломки. А уже через миг понял, как именно он будет убивать окруживших его мелких хищников.

Хищников (или мелких бесо-богов), что подловато выглядывали из невидимой тьмы; но – они оба ничего не успели. Ни он, ни она. Впрочем, один шаг она всё же сделала, неуловимый и скользящий; находясь чуть поодаль, за спинами убийц – она оказалась посреди (даже тень свою опередив).

Но там ей уже не было места. Вновь тишина – лопнула: ломалась метрика мира. Стас ничего не увидел – не успел. Зато она – увидела; огневолосая (и всегда – вне времени), увидев своё настоящее, на мгновение она стала совершенно седой! Седой и прозрачной, как зимнее небо.

И захотела она бежать. Так же, как некогда собирался бежать некий бедный охотник; но – расслоился и истончился, и расступился (сам собой) воздух; и из этого ничто вышел к ним некто – и стал среди них быть.