Вечнохудеющие. 9 историй о том, как живут и что чувствуют те, кто недоволен своим телом

Я улетела на следующее утро после выпускного. В аэропорт меня провожала только мама – отец начал пить несколько дней назад и даже для моего выпускного не сделал исключение. Он не видел, как мне вручают серебряную медаль, не видел толком, как я выгляжу в своем выпускном платье. Я очень старалась похудеть к выпускному, но экзамены отнимали очень много сил и нервов, удерживаться от еды было особенно трудно, и совсем невозможно – от шоколада и других сладостей. Мозг требовал глюкозы и хотя бы немножко эндорфинов… Я готовилась и ела, ела и готовилась и продолжала тихо себя ненавидеть, но ничего не могла с этим сделать… Мои одноклассницы обсуждали фасоны, ходили на примерки к портнихам, обменивались телефонами парикмахеров… Я же сразу и заранее поставила на всей этой подготовке жирный крест. Если бы не мама, я бы, наверное, пришла на выпускной в своих обычных джинсах и футболке, но она зачем-то заставляла меня выбирать ткань, шить это несчастное платье, покупать туфли… Я делала все это как под гипнозом, но на примерках у портнихи старалась не видеть свое отражение в зеркале… Утром, в день выпускного, все-таки посмотрела на себя внимательно, увидела свою несчастную толстую физиономию, свою крупную фигуру, некрасиво, уродливо выпуклую, слишком взрослую, тяжелую… Так выглядят все эти веселые тетки на рынках, которые продают с машин китайские вещи, так выглядит продавщица Нинка из бабушкиного сельпо, румяная, грудастая, с красными губами… Так не должна выглядеть девочка в семнадцать лет, это несправедливо… Но я выглядела именно так, и платье из тонкого, нежного шелка еще больше подчеркивало нелепость и уродство моей внешности. Но мама как будто видела что-то другое, она поправляла мне волосы, давала в руки то одну, то другую сумочку, чтобы понять, какая их них лучше подчеркнет мою неповторимую индивидуальность. Я же, как механическая кукла, послушно прикладывала сумочки к подолу нежного, кофейного, в мелкий цветочек, платья…

И вот – следующее утро, мои одноклассники еще, наверное, догуливают праздник, пьют из горлышка шампанское на набережной, а мы с мамой едем в такси в аэропорт. Она молчит, иногда гладит меня по руке. Она грустная. У меня внутри нет никаких чувств, кроме осторожной надежды: как только я сяду в самолет, как только оторвусь от родной земли, жизнь сделает наконец положенный поворот или немыслимую, головокружительную петлю и вынесет меня туда, где больше никогда не будет боли, стыда, высоковольтного напряжения, в котором я жила до сих пор, не будет отцовских запоев, до сих пор перерезающих мою жизнь, как локомотив перерезает распростертое на рельсах тело, не будет ужаса ожидания этого локомотива и необходимости строить заградительные сооружения для души из того, что есть, из собственного толстого тела…

Мне немного неловко перед мамой: я не чувствую ни тени грусти в душе, мне не больно расставаться с ней. Мама говорит: «И не переживай, если сразу не поступишь. Вернешься, подготовишься, поработаешь немного – и поедешь еще раз. Если захочешь. Или поступишь в наш университет, почему нет? Очень, между прочим, неплохой и уважаемый». Я молча киваю, но на самом деле кричу про себя:

«НИКОГДА! Я НИКОГДА не вернусь в этот город! Я никогда не вернусь к вам! Я никогда не вернусь к тебе, мама! НИКОГДА!»…

Даже если мне придется в том далеком городе, в огромной и непонятной Москве, жить на улице…

Аэропорт полупустой, я быстро прохожу регистрацию, объявляют посадку… Мама обнимает меня, плачет, мне неприятны ее слезы, я жалею ее, чувствую, что предаю, оставляя один на один с отцом и его пьянством, от этого злюсь и тоже плачу… Мои слезы – злые и колючие, но мама думает, что мне грустно расставаться, и ей от этого, наверное, легче.

Совсем другая девочка. Как ненависть к своему телу может помочь если не понять, то хотя бы принять своих родных

Марианна Николаевна с юности была яркой и полной жизни: глаза у нее всегда сияли, волосы ниспадали, полные бедра волновались под тонкой тканью платья, она любила шелковые платья в цветах. И с годами ничего не поменялось: глаза ее все так же обрамлены черными густыми ресницами, полные губы накрашены яркой помадой, и полные бедра красиво облегает шелк очередного женственного, в цветах, платья. Ну понятное дело, каблуки, модная сумка… Эдуард Владимирович ей под стать: тоже высокий, крупный, пышущий здоровьем. Голос у него всегда громкий, как у военного, говорить тихо он не умеет, даже «спокойной ночи» своим дочкам желает всегда так, как будто командует небольшим парадом. В молодости он был кудряв, как и Марианна Николаевна. Их даже иногда принимали за брата и сестру, это вызывало у обоих здоровый смех. А годам к сорока кудрей не стало, и вот уже лет двадцать как Эдуард Владимирович – совершенно лысый, но это его не портит, голова у него – прекрасной формы, она ухожена и блестит, как будто протертая бархатной тряпочкой.