Вечность и еще два дня

Бревна подогнаны были плотно, сруб не продувался, печка грела жарко. В доме было так же тепло, как в парилке. Да и воды хватало. На пол Миша настелил досок, поставил на них таз. Полина разделась, забралась в него с ногами. Геля для душа у нее не было, шампунь из сельпо, мыло самое обычное, банное, такое продают без обертки. А мочалка кондовая, любую грязь отдерет.

Полина стояла в тазу в полный рост и споласкивала волосы, когда вдруг открылась дверь. Вроде бы и закрывалась она на защелку, но Миша запросто мог поддеть ее проволокой. Тут главное — захотеть.

А он хотел, это можно было понять по его горящим глазами. Нельзя ему было принимать для сугрева, а в дом заходить — тем более. Но он зашел.

Полина вздрогнула, но закрываться не стала. Не она же подглядывает, а Миша. Вот пусть он и стесняется. Он действительно смутился, но взгляд не отвел, смотрел на нее с жадностью с вожделением.

— Дверь закрой, — сказала она, удивляясь собственной невозмутимости. — Холодно.

— С какой стороны? — дрожащим от волнения голосом спросил Миша.

— А это насколько совести у тебя хватит.

Одной рукой Полина лила воду на волосы, а другой отжимала их, распрямляла снизу вверх. Одну грудь она закрыла, другую нет и особого стыда не испытывала.

— Уж чего-чего, а совести у меня много, — сказал Миша, закрывая дверь изнутри.

Он прикипел к ней взглядом, и лоб у него взмок не только от жары.

— Тебе девать ее некуда, — с усмешкой проговорила Полина.

Она вполне понимала, что не выдерживает сравнения с Варварой, но цену себе знала. Полина располнела после родов, грудь стала больше, но вряд ли кто-то мог бы назвать ее жирной. И талия у нее, и бедра без целлюлита. Не гордилась она своим телом, но и не стеснялась его.

— Некуда, — сглотнув слюну, подтвердил Миша.

— Там, где ум у тебя должен быть, место свободное. Ты эту совесть туда положи, — сказала Полина.

— Ну да, дурак, не спорю. Но ничего не могу с собой поделать, — сказал он и скинул тулуп.

— Попробуй взять себя в руки. Только не здесь.

— Смешно.

— Давай посмеемся вместе. Но не сейчас.

— А если сейчас? — Он стал стаскивать с себя исподнюю рубаху.

— Я очень тебя прошу, не сейчас! — с ожесточением сказала она.

Миша замер, снова натянул на себя рубашку, взял тулуп и вышел из бани. Полина улыбнулась ему вслед. Приятно иметь своего дрессированного медведя.

Миша стоял у озера, кутаясь в тулуп, смотрел в прорубь и лихорадочно курил. Он услышал Полину, но не обернулся. Неужели стыдно ему?

— Смотришь, как вода леденеет? — спросила она.

Вода действительно уже подернулась узорной наледью. Завтра утром Мише снова за лом придется браться.

— Щуку жду, — сказал он и затянулся.

— По щучьему велению?

— Сказать, чего хочу повелеть?

— Может, я сама догадаюсь?

— Думаешь, я просто так сюда, в эту даль, поперся, все бросил? Лишь бы с тобой быть!

Миша вдруг повернулся к ней, обхватил своими лапищами, стал целовать в лицо, шею. Полина не испугалась, ей даже передалось его настроение. Дурь, как известно, заразительна.

Но от Миши она все же оттолкнулась и сказала:

— Давай не сейчас!

— Ну, хорошо.

Он отпустил ее, но взгляд его не остыл, горячечное возбуждение не схлынуло.

— И пить больше не надо.

— А чаю?

— Будет тебе чай, — проговорила Полина и торопливо повернулась к нему спиной.

Не так уж он и плох, этот Миша, если может сдерживать себя. Когда она мылась, он вломился к ней нагло, да, но таковы все настоящие мужчины. Их нужно кормить и беречь, потому что без них тоска.

Полина убралась в доме, замесила тесто, напекла лепешек. Было уже совсем поздно, когда они сели пить чай. Печка жаркая, воздух сухой, чай горячий, лепешки вкусные. Хорошо, уютно. И телевизор тихонько работает.

— Сейчас бензин закончится, и все, — сказал Миша.

Чай он пил из блюдечка, по-деревенски. Полине смешно было наблюдать за ним, но ведь Миша как раз и пытался развеселить Полину. Занятно с ним, не скучно.

— Что — все?

— И спать.

— А я думала, за бензином надо ехать.

— Поедем. Завтра. Заправимся, купим все, что нам надо. Нравится мне здесь.

— Не знаю.

Полина глянула на телефон. Пока есть связь, эта пуповина, соединяющая ее с Антошкой, душа всего лишь ноет, но не стонет. Можно жить и даже строить планы на будущее. Не так уж все и плохо, но вдруг связь оборвется?

— Обживемся, обустроимся, — сказал Миша.

Перестук двигателя за окном оборвался, лампочка мигнула и погасла, телевизор выключился, стало темно.

Миша чиркнул зажигалкой, зажег свечу и спросил:

— Спать будем?

— По разным полкам, — заявила Полина.

— Наверху дует.

— А ты укрывайся потеплей.

Он кивнул, сходил на мороз по нужде, вернулся, разделся, забрался на верхнюю полку, поворочался немного и затих.

Полина дождалась, когда выгорят дрова в печи, выгребла угли в ведро, вынесла из дома и тоже легла. Перина мягкая, белье чистое, одеяло теплое. К утру в доме станет холодно, но вряд ли она замерзнет. А если еще и Миша вдруг подляжет к ней, крепко обнимет…

Полина, конечно, будет против. Если и сдастся, то не сей же миг. Нельзя им так сразу, нехорошо это.