Вечность мига: роман двухсот авторов

Иногда, выйдя из ванной, она чувствовала, что он рядом, в её квартире. Тогда, раскинув руки, она искала его повсюду, будто с завязанными глазами водила в «прятки», открывая двери и распахивая шторы, за которыми зияло пустое окно. Ей хотелось шагнуть в ночное небо, как птица, кружить над городом в безумной надежде увидеть его.

Но вместо этого она опускалась на одинокую постель.

И тогда квартира казалась ей чужой.

Случалось, от неё приходили листы белой, без единого слова, бумаги — письма без обратного адреса. Он долго вчитывался в их начертанные симпатическими чернилами буквы, водя пальцем по невидимым строкам, а потом выбегал на улицу, останавливая прохожих, спрашивал о ней. Но те с каменными лицами проходили мимо. А он, чтобы нарушить их заговор молчания, задирал голову к небу и кричал так, что в ушах лопались перепонки.

Разлука казалась безбрежной, а умещалась на одной подушке. Они спали в одной постели, и в плывших рассветных сумерках были как мертвецы. В окно светили звёзды, заглядывала луна, как недремлющее око Того, кто видел сразу оба их сна. Мужчина вздрогнул и, не просыпаясь, отвернулся к стене. От его движения женщина открыла глаза и долго смотрела в потолок.

Джемаль Ханатюрк. «Обеты безбрачия» (1996)

ВРЕМЯ И МЕСТО

Я смотрю на фотографии Святой Земли. Простой, грубо отёсанный крест на месте Нагорной проповеди, вдалеке — Иерусалим. В пустынный морской берег врезается заросший травой склон, с которого два тысячелетия назад Человек обращался к людям. Он говорил, и мытари не чувствовали себя отверженными, блудницы верили в любовь, а рыбакам судьба не казалась запутавшейся в сетях корягой.

Стоит лето, такое же, как на фото, на холмах Симонова монастыря густеет трава, а за рекой раскинулся город. Живо ли сейчас Слово? Ведь слова живут до тех пор, пока их повторяют, символы умирают, если за них не отдают жизнь. «Но если один утешит другого, — думаю я, — это происходит не только здесь и сейчас, но везде и всегда».

Монастырские стены испещрены надписями паломников, как иерусалимский крест зарубками крестоносцев. Трещат кузнечики, и кажется, что ветер, колыша листву, доносит: «Блаженны нищие духом…»

о. Ираклий Симоновский. «Исповедь священника» (1969)

СТАРАЯ ИСТИНА

Один влюбленный монах секты дзэн сочинял любовное послание. Искушённый в каллиграфии, он выводил строку за строкой, держа перед глазами древний сборник китайских стихотворений. Но ни одно его не удовлетворяло, и он, комкая бумагу, бросал шарики в печь. Близился вечер, луна уже повисла на ветвях сакуры, как вдруг на монаха нашло просветление, и он послал возлюбленной чистый лист.

Его возлюбленная была образована и тоже исповедовала дзэн. Распечатав конверт, она, прежде всего, подумала, что форма есть пустота, а потом сообразила, что письмо содержит как раз то, о чём она размышляла весь день. Закрывшись ширмой, она стала готовить ответ. Мысленно перебирая тысячу строк, она машинально обмакивала в тушечницу кисточку из тончайшей шерсти, так что чернила капали с неё, как слёзы, но подходящей не находила. И тогда сочла за лучшее отослать монаху его же листок. Получив ответ, монах поцеловал белую бумагу и, не медля, отправился к ней на свидание.

Языку любви не нужны слова.

Бэнкэй по прозвищу Мумон. «Дверь без двери или 101 история дзэн» (1228)

КОГДА ПОДВЕРНУЛСЯ СЛУЧАЙ

В моём возрасте в партии объединяются не по политическим взглядам, а по болезням. И я, попав в секту хромых, проводил всё больше времени на лавочке около моста. С годами каждый вмерзает в свои заблуждения, и я не находил общего языка с бывавшими там стариками. Кроме одного. Он был дряхлый, морщинистый, как печёное яблоко. «Стыдно, что зажился, — жаловался он, — дети умерли, а я вот… Но что поделать?» Я посмотрел на мост. «Много раз думал, — перехватил он мой взгляд. — Но не могу — страшно, жить привык. И к телу, и к болезням — только смерть разлучит нас! — Он рассмеялся беззубым ртом. — Уж, кажется, всё перевидал, всё перечувствовал, а никак не надышусь. Что же, прикажете мне взять эпитафией: “Кажется, вчера родился”? — Опять рассмеялся. — Вот если за компанию, — окинул меня взглядом, — на миру и смерть красна». Я промолчал. «Впрочем, мир миру рознь, — спохватился он. — Когда сверстник уходит, не совестно, а только холод пробирает, значит, рядом курносая косой машет… Хорошо умирать с молодыми!»

Мне стало дурно, я поднялся.

С месяц я не приходил к мосту, а, появившись, застал толпу. Оказалось, двойное самоубийство. Один был мой знакомый, другой — студент, покончивший с собой из-за несчастной любви.

Олеарий Солончаков. «Соло с верёвкой» (1887)

ТОСКА ПО УТРАЧЕННОМУ СМЫСЛУ