...Вечности заложник

Мама была медсестрой, вернее сестрой милосердия. На старом дагерротипе сидит в кругу офицеров, это еще время русско-японской. Отец рядом, но это его единственное изображение, бабушке так и не удалось с ним познакомиться, погиб смертью храбрых. В шкатулочке Георгий, но теперь она даже не достает орден, зачем, одни от него неприятности...

Конечно, при их скромной жизни рояль бабушке был не под силу, а пианино взяли в рассрочку. Правда, выплатить не успели, такое началось, что выплачивать стало некому.

В кухне она подолгу бывать не любила, как-то не получалось у нее со всеми. Постоит, помолчит — и опять в комнату.

Кто-то обязательно покрутит у виска, шепнет вслед с подмигом: «Фря». И все рассмеются. Не переспрашивать же, о чем они? Так и пойдет, вскинув голову, разведя плечи, будто не понимает...

Вот в комнате — тут уж другое дело, можно и поплакать. И чтобы никто там не слышал, начнет наяривать на пианино; послушать такое — с ума рехнешься, невольно попросишь детишек чуток проехаться по коридору, перекрыть шум. И едут. И перекрывают! Подшипники не слишком смазывают, от них писк, и треск, и визгу достаточно.

Трудно ей жить, очень трудно! Куда проще ее знакомой спортсменке, «девушке в футболке», что на картине художника Самохвалова, он точно уловил тип — героиню нового времени.

У самохваловской лицо открытое, плечи сильные, мускульные, руки мужские. Она, самохваловская, всюду первая: и на спортплощадке, и в метро, в забое, и в тире. На груди «Ворошиловский стрелок» или еще более редкий значок: «Ворошиловский конник».

На стадионе она впереди с флагом, в забое — с врубовым молотком, силища в теле.

Для самохваловской главное — ударный труд, стахановское движение, героическая поступь сталинской пятилетки, год за три, пять в четыре.

Но и не в главном наша не подкачает. Мать — замечательная, товарищ — прекрасный, спортсмен — самый лучший в мире.

На физкультурном параде шаг крепкий, щеки — яблоки, волосы на ветру...

Молодец, Самохвалов! Молодец, Дейнека! Отразили реальность. Заставили признать ее звонкой, как песня. И именно та песня, что строить и жить помогает.

Но ведь и калужнинская библиотекарша, на которую я смотрю, живет в то же самое время. Профиль — тонкий, коленки худенькие, бабушкино кружево вокруг цыплячьей шейки. Кружево, вероятно, вологодское, но, кто знает, может, у бабушки и брюссельское было припрятано: каждому хочется, чтобы его дитя жило не хуже других.

Библиотекарша тоже явление социальное, кто спорит?! И если в футболке — человек нового времени, то как с той быть, что осталась от старого?

Самохваловская — в футболке, калужнинская — в черном маркизетовом. И не только потому и в черном и маркизетовом, что футболка не нравится ей, а ведь на нее и футболок пока не шьют, не купишь такую узенькую и маленькую. «Красный швейник» выпускает футболки богатырских размеров, будто в стране все девушки, как у Самохвалова.

«Девушка в футболке» делает по утрам гимнастику по радио, похрустывают суставы, просыпается тело, — кончиками пальцев до носка то правой, то левой ноги! — дыхание становится ровнее и глубже. Раз, два, раз, два!

Зеленый лифчик стягивает грудь, черное трико охватывает резинками мускулистые ноги: вдох — выдох!

А калужнинская тем же утром мчится в кухню. На плечах халатик, в руках чашечка кофе, иначе перед работой никак не проснешься.

Из-под халата чулочек — ажур, ножки тоненькие, как шутит сосед, не ножки, а спички, палочки барабанные — так называют в лото цифру одиннадцать.

Бывает, сядут в кухне за столом и выкрикивают, вынимая из мешочка деревянный бочонок:

— Ножки мамзели!

И хохот. Каждому понятно, какая пришла цифра.

Конечно, время-то метростроевское, что говорить. Но ведь и мамзель никуда не спрячешь. Несется в стужу в коллектор, формирует заводскую передвижку. Это ей пришло указание помочь формированию всесторонне образованного человека. И она формирует, подбирает для будущего всестороннего нужную литературу. Нет, не по своему разумению, ее вкус мало кого интересует, на все имеются инструкции.

В обеденный перерыв хлынут к ней молодые читатели и читательницы. О, она давно во всеоружии, хорошо знает, что им можно, а чего нельзя, под страхом смерти.

Толстого, хотя и граф, можно, а Есенина, хотя крестьянин, ни в коем случае.

Маяковского — обязательно, он «лучший, талантливейший поэт нашей эпохи», Хлебникова — ни за что!

Некрасова — обязательно. Он выразил, отобразил, заклеймил. Достоевский? Нужен ли нам Достоевский?! Нет, не было Достоевского. Ошиблись.

Читай, совершенствуйся, становись мудрее.

И слушают, и читают, и верят каждому слову.

Частенько она сама с книжкой ночь напролет — ничего, в другой раз отоспится. Одно дело сама, но ведь девчонок соблазняет книжками. Даст «Анну Каренину» — и целую неделю не спит метростроевка, не замечает, как хуже у нее с планом, лицо зареванное: жалко барыньку, у каждого бывает любовь, всем хочется счастья.

В годы сталинских пятилеток и особенно в Великую Отечественную ей, калужнинской библиотекарше, той «нетипичной», будет особенно трудно.