Вечные любовники

И тогда Шарлотта описала ей дом, где она жила, рассказала про мать и отца. Объяснила, как поджариваются тосты — сестре г-жи Ланжвен обязательно хотелось знать именно это, а еще как английские мясники подвешивают говяжьи туши. В говядине Шарлотта разбиралась неважно, понятия не имела, как называются части разрубленной туши, однако ответ постаралась дать как можно более обстоятельный. Сестра г-жи Ланжвен полулежала на софе: в руке сигарета с черным мундштуком, зеленое шелковое платье обтягивает бедра.

— Я что-то слышала про чай Джексона, — обронила она.

Шарлотта о таком чае слышала впервые. У ее родителей, сказала она, не было слуг. Про королевскую семью она мало что знает.

— Pimm’s Number One, — напомнила ей сестра г-жи Ланжвен. — Qu’est-ce que c’est que ca? [3]

Поместье Массюэри занимало обширную территорию. За садами тянулись поля, где паслись овцы, а за полями были посажены молодые деревца, не более фута в высоту. На холмах, за лесонасаждением росли ели, много елей, и, бывало, оттуда целыми днями раздавался визг пил, отвратительная какофония, действовавшая Шарлотте на нервы.

Каждое утро, очень рано, садовники шуршали перед домом гравием. Старик и мальчик, орудуя граблями, шире которых Шарлотте прежде видеть не доводилось, в течение часа выравнивали гравий, разбросанный накануне колесами, и уничтожали все сорняки до единого. Тот же мальчик дважды, пример но за час до обеда и перед ужином, приносил в дом овощи.

По обеим сторонам двери особняка застыли мраморные нимфы. Вдоль лестницы, которая сначала, разделившись на два рукава, расходилась влево и вправо, а затем вновь сходилась, тянулась декорированная балюстрада. Дом был выстроен из серо-коричневого камня, а резные ставни на окнах были зелеными. Всюду, и в доме и в поместье, чувствовалась рука хорошего хозяина. Серебро, мебель, люстры, гобелены с изображенными на них сценами охоты, мраморная шахматная доска в огромном холле содержались в таком же идеальном порядке, как и гравий. Длинные, тонкие медные прутья, под которые была пропущена ковровая дорожка, и медные же перила лестницы регулярно полировались, пианино в большей из двух гостиных настраивалось, павлины из эмали в столовой поражали воображение своим великолепием. И вместе с тем в этом величавом особняке был всего один телефон, который стоял в небольшой, специально отведенной для него комнатке на первом этаже. Стены комнаты были оклеены полосатыми красно-синими, под цвет разукрашенного потолка, обоями. На телефонный столик и стоящий перед ним стул падал мягкий свет от лампы под синим абажуром. На столике лежали письменные принадлежности и бумага на тот случай, если надо было что-то записать. Сестра г-жи Ланжвен, оставив дверь нараспашку, часами просиживала в телефонной комнате, беседуя со своими парижскими знакомыми, а также с теми, кто, подобно ей, покинули город на лето.

«Mon Dieu!» — иногда ворчал, проходя мимо, месье Ланжвен. У месье Ланжвена были седые виски. Он был чисто выбрит, среднего роста, с карими глазами, которые в присутствии детей оживлялись и теплели. Дети же, хотя и любили, когда отец потакал их капризам, были ничуть не менее привязаны к своей матери, которая, в отличие от отца, держала их в строгости. Однажды близнецы засунули кошку в дымоход, в другой раз под ними подломилась ветка абрикосового дерева, как-то утром старый Жюль не смог найти своих туфель, ни одной пары. Бывали дни, когда Колетт не желала ни с кем разговаривать, особенно с Шарлоттой, — она лежала в постели лицом к стене и ковыряла пальцем обои. Месье Ланжвена такое поведение раздражало ничуть не меньше, чем история с кошкой, однако соответствующие меры всякий раз принимала г-жа Ланжвен.

У сестры г-жи Ланжвен был роман. Ее муж приезжал в Массюэри в четверг поздно вечером, после ужина, ближе к полуночи. Приезжал он парижским поездом и оставался до воскресенья, а в воскресенье вечером в спальном вагоне возвращался обратно. Эго был жизнерадостный человек, ростом ниже, чем жена, с красным лицом и маленькими черными усиками. После его отъезда г-жа Ланжвен рассказала Шарлотте, что замуж сестра вышла неудачно, при этом о своем зяте говорила тепло, давая понять, что лишь констатирует факт. Г-жа Ланжвен вообще ни о ком плохо не говорила, не хотела никого обидеть — не такая это была женщина. Что у сестры роман, она сказала, пожав плечами. О том, что этим кончится, она догадалась, по ее словам, еще в день свадьбы сестры — такое видно сразу. «Le monde» [4], — сказала г-жа Ланжвен таким тоном, словно она нисколько не порицала свою сестру, не отзывалась с пренебрежением о своем зяте-рогоносце.