Вечный человек

«Неужели найдутся малодушные люди — изменят интернациональной дружбе!» — с болью и тревогой спрашивали друг друга узники других национальностей.

Большинство обитателей сорок второго блока — немецкие политзаключенные. Баки Назимов сам слышал, какие жаркие споры шли здесь. Но эти споры были особого характера. В одной группе заявляли:

«Надо записываться, чтобы получить в руки оружие! А там сами распорядимся, в кого нацелить винтовки!»

Другие возражали:

«Масса лагерников может не понять нас или не поверить нам. Гитлеровцы добьются раскола интернациональной дружбы. К тому же обещание дать нам оружие может оказаться просто уловкой. Если мы и получим винтовки, то лишь после того, как нас разобьют по взводам, где мы растворимся в общей массе солдат».

Среди спорящих Назимов иногда видел и Вальтера. Он убежденно говорил сторонникам вступления в армию:

— Поймите, какими бы благородными целями вы не руководствовались, масса лагерников все равно лишена будет возможности проверить, выполнили ли вы свои намерения. Заключенные других национальностей все равно сочтут вас по меньшей мере отступниками от принципов интернационализма. Тем временем провокаторы будут клясться в том, что вы перешли на службу к гитлеризму. Мы потеряем доверие друзей! Разрушим наши связи! Фашизму того и надо. Без интернационального единства нам не победить гитлеризм.

Ночью Назимов засыпал и просыпался, а немцы всё спорили и спорили. Трудно было предвидеть, кто возьмет верх. Баки жалел, что лишен возможности влиять на исход споров. Чувство такта подсказывало ему, что в данном случае остается только слушать и молчать. Слушая дискуссии, Назимов убеждался, что состав немецких политзаключенных неоднороден. Наиболее стойкими и последовательными интернационалистами были коммунисты, старые тельмановцы.

Наконец по лагерю распространилась радостная весть;

«Немецкие политические дружно отвергли грязное предложение Гитлера!»

Ящик на апельплаце остался пустым. В каждом бараке только об этом и говорили.

Все же дело на том не кончилось. Комендант лагеря приказал всем немецким политзаключенным собраться возле главных ворот. Восемьсот политических заключенных выстроились перед воротами. В сопровождении шайки офицеров-эсэсовцев появились комендант и начальник лагеря. Раздалась команда:

— Шапки долой!

Кампе обратился к заключенным от «имени нации». Он призвал их «проявить в эти трудные дни верность великой Германии, вернуть себе доброе имя сынов рейха».

— Фюрер дружески протягивает вам руку для примирения. Вы можете удостоиться чести с оружием в руках защищать границы фатерланда! — заливался Кампе.

Пока начальник лагеря сыпал обещания одно заманчивее другого, писаря с листочками бумаги в руках прохаживались вдоль рядов, готовые начать запись добровольцев. А за писарями следовали офицеры-эсэсовцы, они исподлобья вглядывались в лица заключенных. Все оказалось тщетным. Немецкие товарищи хранили молчание. Не нашлось ни одного, кто пожелал бы нарушить принятое общее решение — бойкотировать обращение Гитлера.

Начальник лагеря явно нервничал. Он многозначительно взглядывал на трубу крематория и взывал:

— Будьте благоразумны!

Полное молчание. Восемьсот узников хорошо понимали, что сейчас решается вопрос их жизни и смерти. И все же выбор был сделан: никаких компромиссов с ненавистным фашизмом!

Прошел час, второй, третий… Площадь молчала.

— Предупреждаю в последний раз! — взвизгнул Кампе.

Площадь не откликнулась.

Кампе, за ним комендант, потом офицеры-эсэсовцы круто повернулись и, сопровождаемые писарями, быстро зашагали к воротам. Но еще трудно было судить, что это означает: полное поражение Кампе или только тактическое отступление?

…А в лазарете в это время умирал верный связной Симагина — Гриша Ефимов. Как ни истязали гестаповцы Ефимова и Славина, ничего не добились. Обоих вернули в лагерь. Но в каком состоянии! Тимофей мог еще выжить. Положение Ефимова было безнадежным.

Николай Симагин сидел у его изголовья, держал холодеющую руку друга и соратника. Григорий дышал трудно и прерывисто; почерневшие губы были полуоткрыты, глаза сомкнуты.

— Николай Семенович… Коля… прости… Прощай… Скажи товарищам… жене… детям…

Прерывистый выдох, последняя судорога. Измученное тело замерло в вечном покое.

Готовы!