Вечный день

— Я не отниму у вас много времени. Вполне хватит и десяти минут. Но если вы заняты, я могу зайти, когда вам будет удобно, — Хоппер ободряюще улыбнулась.

Снова последовала продолжительная пауза. А потом старик медленно закрыл дверь.

Ну вот, все испортила. И даже не додумалась назваться подставным именем. А если он донесет о ее визите? Дура, дура!

Спустя секунду, однако, раздалось громыхание цепочки, и Чендлер впустил ее.

— Только недолго.

— Спасибо. Я быстро, правда.

В доме оказалось изнуряюще жарко — должно быть, сломался кондиционер — и сумрачно, как при чрезмерном затемнении. Большинство людей, которым недоставало роскоши тьмы подземелья, просто вешали в спальнях плотные шторы и залепляли их по краям скотчем. Однако какой-то свет все равно пробивался, прокачиваясь через маленькие щелочки.

В коридоре глаза Хоппер привыкли к потемкам. Старику было по меньшей мере восемьдесят. Маленькие мутноватые глазки, одет в растянутые потертые штаны и испачканный яичным желтком джемпер, из-под которого пузырем выбивалась рубашка, явно неподходящая по размеру. На ногах изодранные тапочки с какой-то веселой рожицей из детского мультика.

Чендлер неприязненно уставился на нее.

— Так как вас зовут?

— Элен Хоппер, — слишком поздно для лжи.

Он кивнул, развернулся и зашаркал по длинному обшитому деревом коридору в заднюю часть дома. В воздухе стоял острый кислый запах, становившийся все резче по мере их продвижения.

Двери в первую по пути комнату, выходившую в коридор, не было. Несмотря на заклеенные шторы, та была ярко освещена изображением восходящего из-за горизонта красного солнца, спроецированным на экран из желтоватой парусины в дальней части помещения. Записанный голос монотонно бубнил о красоте рассвета. В кресле перед экраном, сидя спиной к коридору, сгорбилась щуплая фигурка единственного обитателя комнаты. В углу располагались односпальная кровать да комод, сплошь заставленный пузырьками с лекарствами.

— Моя жена, — буркнул Чендлер. Он заглянул в комнату и громко произнес: — Мириам, пришли из газеты. Хотят со мной поговорить. Это ненадолго.

Женщина в кресле, однако, никак не отреагировала.

Старик побрел дальше, во вторую гостиную, располагавшуюся в задней части дома, оклеенную темными обоями с цветочным орнаментом и обставленную викторианской мебелью. Он указал на кресло:

— Подождите здесь, пожалуйста.

— Да, конечно. Спасибо.

— Хотите перекусить или попить чего-нибудь? Чай?

— Да, чай, спасибо, — кивнула Хоппер.

— Так вы сказали, вы из «Мейл»?

— Из «Таймс».

— А, запамятовал. Через минуту вернусь.

Он вышел из комнаты, тщательно закрыв за собой дверь. Донеслось бряканье поставленного на плиту чайника, а затем шаркающие шаги по лестнице.

Хоппер поднялась из кресла и принялась осматривать помещение. Здесь было темнее: окна выходили на северо-запад, а значит, солнце редко заглядывало сюда даже во времена строительства дома. По обеим сторонам от каминной полки на стене висели бронзовые подсвечники в виде змей, со вставленными в головы свечами. В закопченном очаге высилась кипа старых бумаг.

Сквозь тонкую стенку из передней комнаты различалось бормотание записи. Теперь комментарий сопровождался звуками дикой природы: многоголосым хором птиц и воплями обезьян.

Телевещание после Остановки велось в рамках утвержденной правительством программы, предписывающей демонстрировать на публичных экранах в начале и конце каждого дня восход и закат. Возможно, тем самым власти хотели помочь населению адаптироваться.

Впервые Элен узнала об этой традиции в возрасте десяти лет и даже тогда сочла ее ребячеством. Ей-богу, какая-то порожденная корчами примитивного мышления идея с целью обманом вынудить людей поверить, будто мир не изменился! Отец ее подобных передач не переносил: «Мало кто обращал внимание на восход, пока он еще существовал, и начинать восторгаться им теперь попросту глупо». Он привил неверие и ей, ожесточив против окружающего мира.

И все же, когда отец слег с пневмонией — ей тогда было двенадцать лет — и его шанс на выздоровление оставался под вопросом, он стыдливо признался дочери, что хотел бы еще хоть раз в жизни увидеть рассвет и закат. Тактично не выговорив отцу за отречение, Хоппер выклянчила у школьной подруги кинопроектор и запустила его в отцовской спальне. Он разрыдался, стоило лишь изображению появиться на экране. Она тоже — вот только так и не поняла, из-за вида выползающего из-за горизонта солнца или из-за умирающего отца.

Через несколько лет правительство отменило трансляции — либо из признания несостоятельности затеи, либо из недовольства чрезмерной сентиментальностью, которую показы пробуждали в британцах. Однако традиция, оказывается, сохранялась и по сей день. Хоппер невольно задалась вопросом, сколько закатов и рассветов просматривает за день старушка в передней комнате.

Снова послышался скрип ступенек. Через минуту дверь отворилась, и в комнату с подносом в руках вошел Чендлер.

— Не знал, какой вам больше по вкусу, — заявил он своим пронзительным дребезжащим голоском, — так что приготовил без всего.