Вечный юноша

Любопытно — Николай Александрович Бердяев любил утверждать, что именно из этой анти буржуазной настроенности, от этого органического отталкивания от буржуазности и родился наш «дворянский — как он называл — социализм» среди дворянской интеллигенции.

Впитывалось с детских лет презрительно-осуждающие суждения взрослых: NN — карьерист! или «кондитер» (не офицер, а кондитер!), и наоборот уважительно-поощрительное: это честный службист (служака). И отцовская фраза: «Служба — на первом месте, семья и все остальное — на втором».

Мы спасены от снос благополучья.!
И острый парус бедственней ладьи
Царапает и разрывает тучи.
Спасенье или гибель впереди?
Но никогда с такой предельной силой
Во мне не трепетало чувство «мы».
Я знаю, это бедствия открыли
Сердца и теплотой прожгли умы.

(Юрий Софиев — Н.Ч.).

(Обрывок конверта с адресом Виктора Мамченко: «Франция, EXP V. Mamtchenko. 23, rue Pasteur 92 — Meudon. France» — Н.Ч.).

34.

Суббота, 15 октября.

Опять сильнейший приступ — резкая длительная боль в сердце. Минут 20 пролежал на кровати в полном одиночестве, пытаясь обратить на себя внимание стуком в стену к соседям — тщетно. Встал, добрался до дверей, крикнул Катю. «Скорая помощь», которая в свою очередь <вызвала> «инфарктную» машину. Электрокардиограмма. — Результаты неясны. В итоге опять больница. Резкая и почти непрерывная аритмия, иногда доходящая до резких болей в сердце.

35.

Из цикла «Память Черномора».

Снежная оторопь степью курганною
Крылья раскинула в дальний полет;
Солнце февральское розою алою
Вспыхнула в окнах и будто поет.

Дева высокая, убрано белая,

Снежною пылью стоит у окна;
Мать все поет, у стола что-то делая.
Плачет о деве — как дева бледна…

Что же в окно, среди снежного шепота,

Снежного чуда и детского сна,
К мальчику тихо из вьюжного пропада
Солнечным, тополем бьется весна…

Дивная песня метелится ветрами,

Жарко взлетает, как искры в огне,
Смотрит в глаза его буднями светлыми,
Инеем звездным мерцает в окне.

И не уйти от тревоги и радости, —

О, как родная рука горяча!..
Мальчику страшно от песни и жалости, —

У материнского плачет плеча.

Виктор Мамченко.

36.

…Милый Гриша Лаврененко приводит меня иногда в состояние невменяемости — он заботлив, по-родственному близок, но все-таки это такой музейный экспонат, что выслушивать его рассуждения — для меня самоубийство.

Его отрада кинокартины из прежней жизни, в особенности с участием военных. Причем радует не содержание, а созерцание форм — гусарских, уланских и пр.

Раскритиковал I часть «Войны и мира»:

— Как же это так? Не показать атаку кавалергардов при Аустерлице?

— Неужели тебе недостаточно батальных картин на наших экранах? — спрашиваю я.

— Как, как это? Это знаменитая атака кавалергардов, такая красота!

— Нет, Гриша, слава Богу, что воздержались еще от одной очередной батальной бутафории.

Однажды очень возмутился, заметив в каком-то фильме, что на гусарских штанах, вероятно сзади, был вышит какой-то узор, не соответствующий уставному!

Но вообще его судьба по-настоящему плачевна. У него четыре сестры старшая недавно умерла в Ленинграде, так и не повидав Гришу), дядя академик Ив. Ив. Мещанинов. Одна из сестер, Маруся, в Москве за инженером-медиком Пузицким, который в юности тоже бывал в семье Мещанинова, и за 11 лет никто его не позвал к себе, хотя бы чтобы повидаться после 30-летней разлуки.

С людьми этого склада произошло печальное недоразумение. В свое время на чужбине война, тревога, боль и гордость за Родину, искренний патриотизм взбудоражили их души, но не внесли ясности ни в ум, ни в сердце. Не сделали их новыми людьми. Не о них я думал, когда писал:

…С прошлым расстались навеки
У больших европейских дорог.
Повесть о человеке,
Что дважды родиться мог…

Они прошли мимо главного, мимо смысла и чаяний Октября.

…Ни фабричный гудок и лопата
(…Трудный опыт, прошедший не зря,
Нам открыли, жестоко и внятно,
Смысл и чаянья Октября).