Вечный юноша

Не поняли и по существу остались чуждыми основному источнику нашей жизни и потому со всем своим русским, а не советским патриотизмом смотрят назад, в прошлое, и не способны, конечно, смотреть вперед, в будущее.

Я думаю — таким, как Гриша, а их немало, куда было бы уютнее доживать свой век в привычной для них эмигрантской атмосфере, за стаканом пинара встречаясь со старыми друзьями, для которых и до сего дня значительно и отрадно вспоминать, какой узор носили они на своей гусарской или уланской жопе при царе Горохе.

37.

(Газетная вырезка «Тайна «Острова смерти», «Известия», № 219 (15307), 1966 г., где рассказывается об экспедиции четырех английских ученых на остров Гринард, расположенный в миле от пустынного шотландского побережья Западный Росс. Остров был поражен сибирской язвой. — Н.Ч.)

Все, что пишешь о твоих литературных бедах, все это очень мне понятно. «Милые и умные», далеко не «по неисповедимости путей Господних», часто поступают далеко не по-милому и не по-умному.

Скажи мне правду — для кого печатались «воспоминания» Шебанова?

Между прочим, сколько я не просил выслать мне эти издания — ни привета, ни ответа. Хотя Юр. Светличный обещал мне… (дальше порвано — Н.Ч.) он зачем-то испортил целую (машинописную?) ленту на меня. Разве что для …(порвано — Н.Ч.) издания для связи с зарубежными соотечественниками. Они распространяются только у вас. И ведь не для дефективных же детей это пишется. И разве нельзя это поднять на уровень хотя бы относительного лит. мастерства и с какой-то совестливостью по отношению к правдоподобию (это, вероятно, отрывок письма к В.Мамченко — Н.Ч.)

38.

(Вырезка стихотворения Юрия Софиева с его комментариями — Н.Ч.)

Ты шла тропой кремнистой над потоком,
С тяжелою вязанкой на плечах,
В той юбке черногорской, в той широкой,
Что черной птицей реет на ветрах.

Весной овец с тупыми бубенцами

На пастбища альпийские гнала,
Где над обрывом, солнечными днями,
Следили мы за реяньем орла,

Где ночью голову мне на колени

Ты клала. Тишина росла в горах. (Склоняла)
Моей страны чудесные виденья
Вились и плыли в дыме от костра.

Рассказам о неведомой России

С какою жадностью внимала ты,
И, может быть, такой была впервые
От счастья, нежности и теплоты.

Мы в этих скалах били из винтовки,

В соревновании дырявя цель.
Для быстроногой черноглазой Новки
Сиял её семнадцатый апрель…

(Но шли года и мирный быт был скошен

Смерчем войны и яростью врагов.
Враги топтали кованой подошвой
Простой уют славянских очагов.)

(Эти строки были потом изъяты — Н.Ч.).

Не каждому дана судьба героя,
Хоть трудно женщине оставить дом,
Ушла ты партизанкою простою,
Чтоб смелой птицей реять над врагом.

(Последняя строка зачеркнута, вписана другая:

«Три трудных года билась ты с врагом» — Н.Ч.)

Судьбу твою запечатлел, запомнил:

Двенадцать пуль в бестрепетную грудь!
Да, в той заброшенной каменоломне,
Где ты мне говорила: «Не забудь!»

Ю. Софиев.

Обнаружил при раскопках гранки газеты «Советский патриот», Париж, 1946 г. rue Galliera.

39.

«Все прогрессы — реакционны, если рушится человек». Когда я напал на эту строку Андрея Вознесенского, мне показалось что поэт взял все мои мысли, всю мою взволнованность, искания, мучения, откровения моих последних лет и воплотил все в эту изумительную строчку. И с этого момента Вознесенский предстал мне совсем иным — единомышленником, соратником, сказавшим о «самом главном», о самом страшном, что присуще нашей эпохе.

Смутно, но настойчиво веду я свой спор с «дьяволом — Мыслителем»; по-прежнему прихожу на балюстраду Notre Dame le Paris, или просто стою внизу, у ночного портала, а он, подперев голову ладонями, смотрит холодно и насмешливо на меня, на Париж, на мир, на историю — один из самых ее «прогрессивных деятелей».

Ненависть моя к нему безмерна.