Вечный колокол

Внизу было не так тесно, Млад отволок обмякшее тело ученика чуть в сторону — к глубокой нише в стене: если бой и дотянется до этого места, раненого мальчишку просто не заметят… Руки тряслись, пальцы не гнулись и путались в застежке пояса, а сердце Ширяя все так же ритмично выплевывало кровь из обрубка — на снег.

— Сейчас, сейчас-сейчас, — бормотал Млад, расстегивая пояс парня, — я быстро…

Застежка, наконец, подалась, он сорвал тонкий, мягкий ремень и снова путался в нем, и никак не мог распрямить.

— Я быстро, слышишь? Я быстро… — у Млада дрожал подбородок, — я сейчас…

И только когда он ремнем стянул руку над обрубком, Ширяй, наконец, вскрикнул — слабо и тонко.

— Ничего-ничего… — в ремне явно не хватало отверстий, — сейчас.

Он зубами взялся за конец пояса, натягивая его изо всех сил, и попытался выдернуть нож — правой рукой с левой стороны. У него ничего не вышло, пришлось поменять руки — натяжение ослабло, и снова из раны хлынула кровь…

Нож прорезал слишком широкую дыру, и все пришлось начинать с начала…

Затянув ремень, Млад прижал к обрубку пригоршню снега, и Ширяй снова вскрикнул — коротко и безжизненно.

— Ну? — Млад, наконец, решился взглянуть парню в лицу, — ну?

Ширяй смотрел сквозь него широко открытыми глазами, словно не видел. И глаза у него были странно черными, совершенно черными, пока Млад не понял, что у парня просто расширены зрачки.

— Посиди здесь пока. Здесь тебя никто не тронет. Мне надо вернуться.

Ширяй не услышал его слов, все так же глядя в пространство пустыми глазами.

— Все будет хорошо, слышишь? — Млад сглотнул, потрепал его по плечу и поднял щит, — все будет хорошо. Мне надо вернуться.

Он несколько раз оглядывался, но Ширяй сидел неподвижно и смотрел вперед.

Псковичи подтянулись со всех сторон — и по стенам, и снизу, круша легких кнехтов. С башен снова ударили пушки — поднесли порох и ядра. На стены вернулись лучники, захлопнулись ворота, погребая в захабе отряд наемников — штурм захлебнулся, но бой продолжался до сумерек: только когда солнце коснулось леса за Великой рекой, ландмаршал дал приказ отступить от стен.

От усталости тошнило. Лязг металла продолжал звенеть в ушах, и прочие звуки доходили до сознания медленно и невнятно.

Зажигались факелы: наступало время считать потери и подбирать раненых. Псковитянки шли искать раненых и убитых мужей, и вскоре надсадный плач добавился к звону в ушах… Млад прошел вдоль стены до ниши, где оставил Ширяя — сердце вздрагивало, потому что стучать быстрей не могло: Млад боялся обнаружить мертвое тело ученика. Сколько крови из него вылилось, пока Млад успел затянуть обрубок ремнем? А вдруг какой-нибудь немец добил мальчишку? Надо было, надо было дотащить его до палат посадника! Всего несколько минут…

В нише никого не было.

Млад в недоумении осмотрелся вокруг, но Ширяя не разглядел. Наверное, кто-то успел его подобрать! Отец или Зыба могли пройти мимо, или студенты оттащили своего в больницу. Или кто-то из ополченцев помог парню…

Млад не мог бежать, но ноги сами понесли его к палатам посадника — убедиться в том, что Ширяй жив. А если он жив — ему нужна поддержка, нужен кто-то рядом, кто успокоит, кто поймет…

В больнице Ширяя никто не видел. Были двое с отрубленными руками, но не молодые, и на Ширяя совсем не похожие. Млад, обойдя все палаты и избы, бегом направился обратно к стене.

Совсем стемнело, и факелов вокруг становилось все меньше. Млад забрал две штуки у попавшихся навстречу студентов — они тоже не видели Ширяя.

Бредя вдоль стены и заглядывая в лица мертвецов — и русичей, и немцев — Млад забывал, что ищет парня без руки, и частенько нагибается к земле лишний раз. Однажды ему показалось, что лицом вниз у него под ногами лежит Добробой… Боль сжала ему зубы, и ком подкатился к горлу. Сначала один ученик, а теперь и второй… Это напомнило Младу что-то, какое-то ускользающее пророчество, какое-то не предсказание даже, а предупреждение…

«И чем ты готов пожертвовать ради ответов на свои вопросы? А? Жизнью своего ученика, того, который из них поздоровей и повыше».

Сияющие доспехи громовержца ослепили глаза до слез: это вовсе не будущее, которого не знают даже боги — это судьба, это жребий. Что имел в виду Перун, когда говорил об этом? Говорил об этом злорадно, с затаенной горечью: словно знал о том самом будущем гораздо больше, чем предполагал Млад. «Правую руку второго твоего ученика. Того, который любит рассуждать о том, в чем человек ничего не смыслит». Или громовержец на самом деле забрал то, что ему причиталось за дерзость шамана, осмелившегося задавать вопросы?

Млад застонал и прислонился к холодной шершавой стене. Нет!

«Мне не нужны ни ваши жизни, ни ваши руки. Я пошутил».

Шутки богов… Шутки богов, делящих власть между собой. Млад с трудом оторвался от стены и побрел дальше, нагибаясь над мертвыми телами. Он дошел до лестницы, на которой они с Ширяем стояли спиной к спине, и посмотрел наверх — там не горело ни одного факела, раненых давно подобрали, а мертвых подберут утром: когда все отдохнут, когда станет светло.