Вечный мент или Светоч справедливости

– Зависит от цены… Да, шучу, Васисулий, конечно же, шучу. На тебя у меня совсем другие виды. Ты же знаешь, ты поможешь мне возвыситься. А я помогу возвыситься себе. То есть тебе, конечно. Снова шучу. Так что ты для меня бесценен.

– Так уж и бесценен, – проворчал я и вернулся к наблюдению за адским пейзажем. Вряд ли мне доведется еще когда-нибудь увидеть такое.

Сразу за золотоносными горами раскинулась долина, сплошь уставленная стеклянными кубами. Километры и километры огромных кубов. И в каждом – человек. В некоторых люди в буквальном смысле лезли на стенку, потрясали кулаками, разевали в беззвучном крике рты, видно было, что они испытывают жуткие страдания. Все узники томились поодиночке, отделенные от остальных прочной, хотя и прозрачной, преградой.

– Отпетые грешники, орут, как на полотне Монка, – заметил Кухериал. – В этих кубах заключены те, что исходили при жизни черной завистью, желая дурного более успешным соплеменникам.

– И в чем состоит их наказание? – перекрикивая шум ветра, поинтересовался я.

– О, наказание это замечательное в своем остроумии. Герцог Левиафан очень гордится своей изобретательностью. Внутри этой стеклянной тюрьмы грешники продолжают жить своей обыденной жизнью, не осознавая, что их земное бытие давно завершилось. Только в самом конце цикла, когда необходимо подчеркнуть кромешный ужас ситуации, им суждено узнать, что они давно уже умерли и пребывают в аду. Все, что они делают, оборачивается провалом. А те, кому они завидовали при жизни, напротив – неизменно на высоте. Высшая ирония заключается в том, что эти души и при жизни никогда не были счастливы, потому что ни один завистник не может быть полностью доволен своей судьбой и карьерой, и в аду они тоже пребывают в самом плачевном состоянии духа. Страдали, страдают и будут страдать во веки вечные – из-за своего несовершенства и неумения это совершенство достичь. Они – очередное подтверждение того, что бог, создавая людей по своему образу и подобию, многое упустил.

– Неужели зависть – такой страшный грех? – спросил я. Мы как раз пролетали над парочкой кубов, где десятки грешников, действуя почти синхронно, накидывали на крюки веревки. Собирались покончить с собой, как будто не были давно мертвы. – Мне кажется, зависть – такая мелочь в сравнении с убийством, например.

– Это стойкое заблуждение. Нет грехов менее и более серьезных, – Кухериал заметно разволновался. – Все грехи абсолютно равны. Все числятся смертными. И ты очень обидишь герцога Левиафана, если он вдруг услышит, будто грех зависти менее серьезен, чем другие. Нет, зависть – великое зло. Именно она заставляет людей совершать самые неблаговидные поступки. При этом они всегда находят себе оправдание, так уж устроен человек. Те грешники, которых ты видишь внизу, не просто завидовали, от зависти они сделали много дурного. По большей части, все это грешники творческих профессий. Интеллигентные, казалось бы, люди. А в жизни занимались такой ерундой, что и представить страшно. На втором кругу полно литераторов, актеров, художников. Критики почти в полном составе. Ведь критики – великие завистники, неудавшиеся творцы с болезненным честолюбием. Из них вышли бы талантливые администраторы, менеджеры среднего звена, даже руководители отделов по продажам какой-нибудь элитной сантехники и ковролина, а они зачем-то подались в искусство. Причем лезли наверх, как танки на земляные валы, расталкивая локтями более талантливых собратьев, старались утопить тех, кто хоть чего-то стоит. И топили. Хоть и гласит известная поговорка – талант себе сам дорогу проложит, на деле все не так. Таланту надо помогать. Иначе он утонет. Не утонет в прямом смысле – так захлебнется в вине. Все, что ты видишь – заслуженная кара, расплата за грехи. И знаешь, что еще, – Кухериал завис передо мной, активно жестикулируя, – если и есть где-то в мире та самая справедливость, о которой все толкуют, то только в аду. Иногда мне кажется, ад для того и придуман, чтобы внушить людям мысль, что если не при жизни, то уже после смерти всем непременно воздастся по заслугам. Согласись, куда приятнее жить, осознавая, что твой злобный начальник будет гореть в аду.

– Не знаю, – ответил я, – у меня никогда не было злобных начальников. Только честный командир. А все, кто заставлял меня нервничать, уже умерли.

– Ты обязательно покончишь со Светочем, – глаза Кухериала полыхнули огнем: – Я воспитал тебя настоящим убийцей!

Отеческие нотки в голосе меня покоробили.

– Остынь, рогатый, – попросил я. – А не то примкну к экзорцистам.

После этой угрозы Кухериал от меня отстал надолго. Здорово обиделся…

– Хорошо тебе лететь налегке, – стали изводить беса нытьем наши провожатые. – А нам тащи этого здоровяка. Сколько он весит? Пару тонн, не иначе.

Так продолжалось не меньше часа по моим ощущениям. В конце концов, бес вскричал, что ему надоели эти причитания.

– Идите на посадку! – орал Кухериал. – Я заберу его! Можете быть свободны!

Демоны мигом приземлились на очередном горном плато. Я пересел на спину беса, и мы распрощались с крылатыми завистниками.