Вечный мент или Светоч справедливости

Я покраснел. В школьные годы образцовым поведением я не отличался, это правда. Что ни неделя – новый привод в милицию.

– А помнишь, того мальчика, Ваню, который за девочку заступился. Как ты ловко его по селезенке ударил? Его еще потом в больницу увезли. Я тогда на радостях портвейнов «13» накидался до зеленых ангелов. Думал, все, пошел Василек по кривой дорожке. Счастье-то какое!

– Ладно, хватит себя нахваливать, – потребовал я, – так это, значит, архангел Гавриил меня из поезда выкинул?

– Ну да. Вертит своим человеком, как хочет. А Счастливцев, между прочим, из-за этих вольностей давно утвердился в мысли, что он – опасный псих. Только представь, каково ему жить, осознавая, что он единственный из людей помнит эпоху татаро-монгольского нашествия, правление Ивана Грозного и самого Великого Петра. Ему гораздо проще думать, что все это – плод его больного воображения.

– Он говорил, когда мы познакомились, что у него бывают провалы в памяти, и он склонен в это время к насилию. Только я решил, что он шутит.

– Хороши шуточки, живого человека на полном ходу с поезда сбросить. У святых, вообще, методы еще те, я тебе скажу. Неугодных сразу в расход. Для них человеческая жизнь ничего не значит. Они, ведь, как рассуждают. Если ты человек хороший, то тебя после смерти райская житуха ожидает, а если ты мерзавец последний, так и поделом тебе – гори в аду. А Гавриил рассусоливать не любит. Он себя воином христовым числит. Знаешь, сколько с именем Христа на устах человеческих жизней загубили. Сколько беззаконий ужасных творилось. Кошмар, натуральный кошмар.

– Завязывай с проповедничеством, – попросил я, – расскажи лучше, как «вечный мент» дальше жил…

Онтологическая иллюзия 1350 год от Рождества Христова

В Обонежской пятине Светоч очень скоро сделался личным телохранителем местного боярина, доказал свою преданность и доблесть в деле и получил собственный надел, где именовался местным воеводой, а потом и головным старостой – согласно царскому указу за порядком в вотчине теперь надлежало следить не воеводе, а головному старосте. Вот только порядок в Обонежской пятине так до конца и не удалось установить. Лихие людишки, в простонародье называемые станишниками, никак не хотели убираться из этих мест. Никак не могли скумекать, что с новым головным старостой шутки шутить не стоит. Татей рубили мечами, вешали на осинах, даже публичные казни устраивали в назидание. Но время от времени они все равно выползали откуда-то, и все начиналось по новой: путников грабили на дорогах, притом как простых людей, так и государственных служащих, на мирных поселян совершались набеги – жгли избы, убивали людей без всякой жалости, вспарывая мирным смердам животы.

Вот и сейчас налетели на обоз с ямской почтой, ограбили, порубили сопровождающих. Государева подорожная не остановила. Да и что татям государь, если для них и божественные заповеди ничего не стоят.

Андрей станишников за людей не почитал, уничтожал по мере сил. Если сам выезжал с отрядом в места, где объявились тати, пленных не брали, в Разбойный приказ не отдавали никого. Убивали всех, трупы развешивали вдоль дороги в назидание остальным. Обонежский боярин, которому Андрей служил верой и правдой, добрым нравом тоже не отличался – пойманного в пятине вора травили до смерти голодными псами. Забаву эту боярин любил наблюдать в обществе верного старосты, очень он с ним сдружился – вместе вечерами хлебали медовуху, щупали в баньке сенных девок. Вот только в последнее время боярина все больше беспокоила удивительная моложавость Андрея. В самом деле, самому ему уже сравнялось сорок, воеводу он помнил еще мальчишкой, и с тех пор суровый борец с лихими людишками мало изменился. Тут уже черным колдовством попахивало. Боярин все намеревался спросить сотоварища напрямую, да так и не собрался. Боялся, а вдруг тот мигом сбросит личину и обратится в жуткое страшилище, а может и в самого нечистого перекинется.

В народе головного старосту не любили. Хоть и был Андрей их избавителем от разбойников и защитником от разного рода несправедливостей, обонежские его побаивались. Было в нем нечто глубоко внутри запрятанное, от чего хотелось оказаться как можно дальше. Да и вел себя воевода часто странно. Любил, к примеру, бродить по окрестностям в одиночку. Как будто не знал, что его то и дело пытаются убить. А, скорее всего, знал, но не боялся, а наоборот – искал встречи с очередным убивцем. В общем, личностью обонежский воевода был странной. Повсюду в Обонежской пятине и за ее пределами известной. Слава его по всей новгородчине гремела.