Вечный путник

— Ты пойми, — продолжал свою пламенную речь Камиль, — до конца лета осталось всего ничего, а мы так и не сняли этот чертов фильм! Если не начнем сейчас, то все, …! Никогда не сделаем! Сколько раз я говорил: ребята, надо снимать, пока тепло, пока ни у кого нет важных дел. Но, …, нет! Кто-то ноет, что работы полно, кто-то — что его девчонка дома ждет, а кто-то, …, вообще ленится свой зад из квартиры вытащить! Да этими своими отговорками все они как будто говорят мне: «Пошел бы ты …, Камиль»! Посмотрим еще, кто куда пойдет! Я, знаешь, только ради фильма сюда приехал, — сказал он, пытаясь объять руками весь пейзаж, окружавший нас, — ты это хоть понимаешь?! Я, …, даже свидание отменил! А девчонка просто класс! Режиссерша! Два высших! И что выходит? День прошел впустую! Ты подвел меня, друг!

Камиль говорил так, словно идея фильма принадлежала ему, а не Марату. Он, по сути, ничего не делал, приезжал внезапно на Площадь и так же внезапно уезжал. И в то же время считал себя ужасно оскорбленным, когда видел, что некоторые ребята праздно проводят дни. Этот крикливый Камиль как будто олицетворял голос совести всех нас, кроме, конечно, себя самого, — он-то был без греха. Я была немного удивлена тем, что Камиль так горячо поддержал идею с фильмом, правда, толку от этого было немного. Не знаю, что думал об этом Марат, но мне кажется, такое положение дел его вполне устраивало. Более того, внезапная злость Камиля его даже смешила, и он часто во время нашей поездки качал головой и с улыбкой произносил: «Вот же бешеный!».

Навстречу нам шла немолодая пара — муж и жена. Как только они увидели нас и услышали голос Камиля, то остановились в нерешительности, думая, безопасен ли путь. Затем, решив, видимо, что бояться нас не стоит, засеменили дальше, правда, обойдя нас стороной так, чтобы расстояние между нами было достаточно большим. Проделав этот маневр, они обернулись: недоумение и осуждение поселились на их лицах.

— Эти давно пропащие! — Камиль пренебрежительно махнул рукой в сторону удалявшейся пары. — Плевать они хотели на все, кроме самих себя! Думаешь, они хоть что-то здесь увидели? Да хрен там! Слепые они! А вот это, — резко взмахнув рукой, он указал на горизонт, — это самое важное в жизни! Самое, …, важное после семьи, то есть. Ты понимаешь, это, может, последнее лето, когда я могу посвятить себя этому делу. Потом женюсь, создам семью, и все! Камиль больше не у дел! — заключил он.

Мы остановились.

По другую сторону дороги, за деревьями и над ними небо полыхало красным огнем. На несколько минут воцарилась тишина.

Мы были почти у цели нашего спешного, шумного пути.

И хотя до нужного места оставалось совсем немного, никто из нас и не подумал в это мгновение двинуться дальше.

— Вот оно! — заговорил Камиль громко, но уже без злости. Затем, повернувшись к Марату, стал говорить ему, как лучше заснять на пленку все то, что открывалось нашим глазам и душам.

По пути к Москве-реке мы сняли еще несколько видов, и каждый раз Камиль, как обычно громко, матерно и с чувством говорил, как нравится ему то, что он видит.

— Ого, …! Вот это колесо! — заорал он, а затем, неожиданно спохватившись, добавил потише:

— Я про колесо обозрения говорю. А то мало ли, вдруг кто-то не так меня поймет. — Странно было услышать такие слова от человека, которого ни капли не интересовало чужое мнение.

Затем Камиль повернулся ко мне и сказал:

— Ты не думай, я не всегда такой. Но если что не так, ты извини меня.

Поняв, что мы не опоздали, а приехали как раз вовремя, Камиль заметно смягчился. Мы оставили свои доски лежать у валунов под мостом, а сами подошли к краю берега. Заглянув за него, можно было увидеть мутную воду, которая медленно гладила маленькие камешки и песок. Мутная у берега, тем не менее у самого горизонта она казалась чистейшим ярко-розовым блестящим стеклышком, на котором покоилось солнце — половинка красного граната. От всего этого света наши лица и руки как будто тоже порозовели. Затем вдруг стало как-то темно, мы не заметили, как солнце уже ушло под воду, а на горизонте появились темно-фиолетовые тучи, вытесняя с неба все яркие цвета. Больше делать у реки было нечего. Мы подняли с земли доски и поехали на Площадь уже другим путем.

Обратная дорога была неспешной и куда приятнее нашей погони за солнцем. Перебравшись через бетонные плиты, преграждавшие начало дороги, по которой давно не ездили машины, и зашагав дальше, к Гребному каналу, мы оставляли за своими спинами и мост, и тихую реку, с ее неспешным течением, в котором совсем недавно так неохотно потонул красный шар солнца. И все то время, пока мы шли, я думала о событиях уже минувшего дня, думала и о Камиле.

Когда сегодня Камиль приехал на Площадь, Марат сказал мне:

— Этот парень хоть и сумасшедший, бывает, творит всякую хрень, но то, каким он видит этот мир, как рассуждает… Вот за это я его люблю.

Если в первом можно было убедиться сразу, то второе нужно было высматривать долго, постепенно.