Вечный Робинзон (СИ)

“Самое обидное, - вздыхал Илья, - что я никогда не могу найтись в нужный момент: не могу объяснить им, что искомое и ценимое ими - вовсе не добро, и что после “победы” (Кадмовой победы) их жизнь будет нисколько не лучше, а скорее хуже, чем до того, так как они умножат в борьбе свои прегрешения… Ну, да они не станут и слушать!” Илья тут, может, впервые почувствовал, сколь много спокойного му­жества требуется, чтобы просто быть самим собой, - не вы­ступать запальчиво третьей стороной, побивающей обе пер­вые, а просто быть собой: вполне выражать себя в своих по­ступках, и не утверждать, при этом, с боем во внешнем мире свою “правду”, которая, став всеобщей, защитила бы твои поступки, сделала их легитимными, и тем самым уберегла тебя от обществен­ных санкций за отступление от коллективно признанных норм.

Это открытие могло показаться банальным, и Илья, ко­нечно, много раз встречал эту “истину” о трудности быть самим собой, но одно дело привычность и затёртость слова, создающие иллюзию понятности, и совсем другое - прочув­ствованность на личном опыте. Да, это не пустяк: будучи правым внутренне, спокойно оставаться неправым внешне, не пытаясь доказать и утвердить свою правоту. Тут нужна действительная вера в Бога, и в Суд, и в свободу человека. Откуда ж и взялись эти агрессивные коллективы, как не из желания спасти тех, кого Бог спасти не может? Откуда, как не из стремления внешним образом убедить не убедившихся внутренне? А для этого нужно продемонстрировать силу, внешнюю величину. Вот вам и разгадка всякого правоверия и тоталитаризма…

Автор присоединяется здесь к Илье и подтверждает, ис­ходя из своего уже опыта, что и в самом деле нужно немалое мужество, чтобы жить вечно в конечном, чтобы жить, как Единый, в мире, поделенном на части. Откуда же было взять такового мужества маленькому Никите? Можно ли упрекать его в том, что он научился подлому искусству присоединять­ся к силе и к сильному? Да и как ему было быть собою, когда он совсем ещё не знал, что он такое есть, и что собственно принадлежит ему из тех ощущений, побуждений, пережива­ний, интуиций, видений, мыслей, голосов, снов, и прочего, что составляло его внутреннюю жизнь? Разве он владел всем этим богатством? Нет, скорее оно владело им. Он ещё только должен был научиться присваивать это душевное и духовное наследство, и, составивши из него личную душевную эконо­мию, управлять ею.

И Никита начал учиться, - не давая себе в этом, нату­рально, отчёта, - у Него, стоявшего за всякой видимой величиной, за всякой одолевающей силой в этой пораженной грехом земле, у Владыки вещей.

Он быстро распознал Его, как власть надо всем явленным; власть, задающую Форму, к которой всё являющее­ся должно было соответствовать и стремиться соответствовать. Слово Владыки звучало по радио. оно было записано в книгах, творимые Им образы яв­лялись в кино. Он проглядывал в официальных лицах, в официальных торжествах, в любом постороннем взрослом, во всём, что исходило из неопределённого “вверху”. Он по­стоянно присутствовал в мире, и с ним считались все, - Ни­кита явственно это видел. Кроме того, Он, очевидно, был единствен­ным, кто мог справиться с жестокими убийцами, угрожав­шими родителям Никиты; с теми, кто влезал в квартиру че­рез окно по ночам, когда Никита едва не умирал от страха, и, одновременно, от отчаяния невозможности исторгнуть из своего сонного тела спасительный судорожный крик. Ведь это Его силой маршал Жуков в три дня расправился с бандитской Одессой, - почти как Христос.

К Нему, вездесущему, невидимому и стоящему надо все­ми, и прильнул Никита в поиске стабильности существова­ния. Близостью к Нему или удалённостью выстраивалась ие­рархия мира, и занятие в этой иерархии высокого места сни­мало боль унижения, освобождало, разрешало упоение жизнью.

Излишне, наверное, говорить, что Никита мог рассчиты­вать лишь на иллюзорное возвышение. Но другого, собст­венно, и не требовалось. Никто, естественно, не ждал, что ребёнок займет реальное положение в реальной социальной структуре. Достаточно было выказать знание Владыки и свою приверженность Ему, и это служило заявкой на буду­щее высокое положение. Но, это, впрочем, было внешней стороной дела. Что касается самого Никиты, то его внутрен­нее удовлетворение не было иллюзорным, хотя и носило не­которые болезненные черты. Подгоняемый неутолимым страхом, непрерывно работая Князю, он отныне забыл, что такое естественность. Нам было бы нелегко застать его в та­кую минуту, когда бы он никого не изображал из себя. Мас­ки взрослых чувств и переживаний, подсмотренных в жизни и книгах, ролевые маски, стали его неотъемлемой принад­лежностью. Он стал ходячим театром, что при его незауряд­ном актёрском таланте, раннем и совершенном владении ре­чью, острой сообразительности, а главное, вдохновении, со­общало ему необыкновенную живость и экспрессивность, которые привлекали поощрительное внимание взрослых.