Вечный шах

склонившегося над ним Диму, харкнувшего ему в лицо.

     Опомнились.  Отошли  к  столу  и  уселись.  Семен  Афанасьевич  отдал

распоряжение:

     - Можете отвезти.

     Двое штатских ухватили Виктора за ноги и поволокли по полу к  дверям,

через приемную, к фургону. У фургона остановились. Вышедший следом старший

лейтенант  отворил  дверцу,  и  двое  штатских,   сильно   поднатужившись,

забросили  Виктора  внутрь  и  влезли  в  кузов  сами.  Старший  лейтенант

захлопнул за ними дверцу, прошел к кабине, и фургон тронулся.

     Штатские  не  без  интереса  наблюдали  за   тем,   как   малозаметно

подпрыгивало Викторово тело на рифленом полу. Вскорости приехали.

     - А он живой? - спросил старший лейтенант, открыв дверцу и  глядя  на

неподвижное тело.

     - Черт его знает, - в сомнении ответил один из штатских  и  за  плечи

приподнял Виктора. Тот тихо застонал. - Живой! Мастер ведь обрабатывал.

     Фургон стоял у дома Виктора впритирку к подъезду. Виктора извлекли из

фургона и подтащили к подъезду, затем - к лифту. Открылись дверцы,  и  все

четверо оказались в кабине. Здесь висевший на руках штатских Виктор  робко

попытался напрячь ноги.

     - Ишь ты, рыпается, - заметил старший лейтенант, и, выйдя  из  лифта,

своим ключом открыл дверь Викторовой квартиры.

     Штатские втащили Виктора в комнату  и  кинули  на  тахту,  а  старший

лейтенант заглянул на кухню. Когда штатские зашли  за  ним,  он  задумчиво

изучал накрытый Виктором для приема Алексея стол.

     - С устатку? - увидев на столе две бутылки "Греми", догадался один из

штатских о желаниях  старшего  лейтенанта,  который  тотчас  подтверждающе

кивнул.

     Они, не спеша, с чувством, как люди хорошо потрудившиеся, под рыбку и

холодных цыплят (икру не трогали) опростали одну  бутылку.  Штатские  мыли

использованную ими посуду, а старший лейтенант курил. Покурив, сказал:

     - Хорошего понемножку. Поехали.

     Заглянули  в  комнату.  Виктор  постанывал  в  полубеспамятстве  -  в

полусне. Удовлетворенная троица удалилась.

     В середине следующего  дня  Виктора  навестил  заботливый  кооператор

Удоев. Виктор от скрипа стула открыл глаза  и  увидел  его,  сидевшего  на

стуле. Удоев сидел, раздвинув ляжки, как на гинекологическом кресле, а меж

ляжек в толстых руках держал объемистую хозяйственную сумку.

     - Ты что, и переодеться сам не можешь? - не дождавшись ответа,  Удоев

сообщил: - Я тут тебе пожрать и выпить  привез  на  неделю.  По  подсчетам

специалистов, ты неделю пролежишь. Всего про все - на триста сорок рублей.

Сейчас расплатишься или в кредит?

     Виктор, преодолевая боль, вспыхивающую при каждом  движении,  неумело

поискал во внутреннем кармане куртки  и  с  удивлением  извлек  нетронутую

пачку двадцатипятирублевок. Положил пачку на край тахты, сказал незнакомым

голосом:

     - Возьми сколько надо.

     - Возьму, - согласился Удоев, взял пачку, отсчитал  триста  пятьдесят

рублей, приложил к похудевшей пачке десятку и возвратил ее на тахту.  -  Я

продукты в холодильник отнесу, чтобы не испортились. А ты  встань,  умойся

хоть.

     Он с сумкой отбыл на кухню.  Виктор  не  собирался  ни  вставать,  ни

умываться. Он лежал на тахте, глядя в потолок, и плакал.  Он  лежал  лицом

вверх, на спине, и поэтому слезы не текли  по  щекам,  а  уходили  в  нос,

превращаясь в жидкие сопли.

     Вернулся Удоев, помахивая пустой сумкой, жизнерадостно заявил:

     - Все. Порядок. - И, усевшись на привычный стул, заговорил о главном,

сразу же став холодно  официальным.  -  Охранный  комитет  принял  решение

зачислить  тебя,  Кузьминского  Виктора  Ильича,  в  резервную  команду  с

испытательным сроком в  один  год.  Вступительный  взнос  -  десять  тысяч

рублей, ежемесячный - тысяча. Как  нам  известно,  ты  в  ближайшее  время

получаешь процентные отчисления  за  фильм,  весьма  удачно  проданный  на

кинорынке и гонорар в кооперативном издательстве. Так что от  этих  выплат

ты особо не обеднеешь. Ты согласен вступить в резервную команду?

     - Не знаю, - тихо признался Виктор.

     - Ты, Кузьминский, наверно, не сделал правильных выводов из того, что

с тобой произошло, -  гневно  удивился  Удоев.  -  Я  еще  раз  спрашиваю:

согласен?

     - Согласен, - ответил Виктор, глядя в потолок.

     - Вот здесь подпишись, - Удоев извлек  из  кармана  документ  в  трех

экземплярах, положил его на твердый бок сумки, а сумку на тахту,  протянул

шариковую ручку и подсказал: - Тут, внизу. На всех экземплярах.

     Виктор взял ручку и небрежно расписался на всех (Удоев  переворачивал

листы) экземплярах. Отдал ручку и поинтересовался жалобно:

     - Все?

     - Все, Кузьминский, - подтвердил Удоев, пряча  в  карман  документ  и

ручку.

     - Тогда уходи.

     Постепенно отходя от побоев,  Виктор  круто  вошел  в  запой.  Первый

настоящий запой в своей, в общем-то, не особо трезвой жизни.

     В начальный день, считая,  что  притупляет  всеобщую  боль,  приделал

ножки  бутылке  "Греми",  на  второй  и  начало  третьего   уговорил   три

семьсотпятидесятиграммовых     "Посольской",     привезенных      Удоевым,

просуществовав в судорожном беспокойстве остаток дня, дождался темноты, и,

преодолевая невыносимую боль во всем теле  и  страшно  рискуя,  скатал  на