Вечный шах

— Как угодно. Итак, дорогая Ирина Андреевна, вы посвятили свою проницательную подругу в подробности дела Кольцова?

— Грешна.

— Что ж, поскольку я сам просил вас разобраться и не оговаривал полную конфиденциальность, то сердиться на вас у меня нет оснований, — вздохнул Анатолий Иванович, — давайте сразу перейдем к сути.

— Суть в том, что непонятен принцип, по которому Кольцов одни тела выдавал, а другие нет, — азартно перебила Гортензия Андреевна, — и как только я его пойму, то совершенно успокоюсь.

Дубов кивнул:

— Вы правы, меня это тоже смущало, как, собственно, и Ирину Андреевну, которая в первую очередь обратила внимание на это обстоятельство. Мы, конечно, замазали эту дыру штукатуркой банальных объяснений, но, как видно, дырой она от этого быть не перестала. В свою защиту хочу сказать, что в ходе процесса я уделил этому аспекту самое пристальное внимание.

— Почему? Были какие-то сомнения в виновности подсудимого? — Гортензия Андреевна хищно подалась вперед.

— Абсолютно нет. Меня волновало другое. В первую очередь мы должны соблюдать интересы правосудия, но нужно было подумать и о несчастных родственниках погибших девушек. Наверное, сознание, что убийца должным образом наказан, приносит какое-то облегчение, но, с другой стороны, расстрелять-то его можно только один раз. Гораздо большее утешение, если тут вообще можно говорить о каком-то утешении, принесла бы этим людям возможность похоронить своих близких, поставить им памятник, ухаживать за могилкой… Действия бесхитростные и простые, но они реально помогают пережить утрату. В конце концов, обнаружение тел прекратило бы этот ад безнадежного ожидания, в котором живут родители жертв Кольцова. Это понимал, между прочим, не только я, но и гособвинитель, и даже тонко намекал, что если Кольцов покажет, где спрятал тела, то можно подумать о том, чтобы сохранить ему жизнь. И я даже был готов пойти на это.

Гортензия Андреевна неодобрительно поджала губы:

— Правда? А вы не думали, что после такого приговора толпа просто разорвет маньяка?

— Я принимал это во внимание. Вообще обстановка в зале была очень тяжелая. Люди сидели все в слезах, падали в обморок, но страшнее всего было видеть родных девочек, чьи тела Кольцов не выдал. Они плакали, то угрожали, то падали перед ним на колени, всякое было. Я видел, что Кольцову самому невыносимо на них смотреть, однажды его даже вырвало, он еле успел попросить у конвоя корзину для бумаг.

— Давайте уточним, — сказала Гортензия Андреевна очень учительским голосом, — вы фактически предложили ему жизнь в обмен на тела, при этом страдания родственников вызывали в нем сильную эмоциональную реакцию, но тем не менее он не согласился показать, где спрятал остальные трупы, так?

— Так точно, — вздохнул Анатолий Иванович, — в конце концов я расценил это как хитрый план, который должен сработать на этапе апелляции.

— Настолько хитрый, что даже такой опытный судья, как вы, не сумел разгадать его? — фыркнула Гортензия Андреевна.

— И на старуху бывает проруха, — улыбнулся Дубов.

— И что? Сработал план? Уж пора бы ему было проявиться.

Дубов покачал головой и вздохнул.

— А как он объяснял свое запирательство? Ведь, как я поняла, от самих убийств он не отказывался?

— Нет. Твердил, что показал тех, которых помнил, а остальных забыл, и все.

— Даже район не называл?

— Нет. Якобы ехал наобум, не запоминая дороги, а как находил подходящее место, избавлялся от трупа, и все. Притом что на первых допросах у следователя ясно говорил, что подыскивал место для захоронения заранее. В общем да, тут слабое место, конечно, но вину Кольцова оно никак не опровергает.

— А вы не знаете, может быть, что-то произошло в жизни Кольцова или в ходе следствия? Адвокат поменялся, например? Или из близких Кольцова кто-то умер?

Дубов на секунду задумался, но тут же решительно покачал головой:

— Нет, ничего подобного. До двадцать шестого ноября Кольцов исправно давал показания, а после как отрезало. Следователь сам удивился, но так и не понял почему. Адвокат не менялся, семейные обстоятельства тоже прежние, то есть никакие. Жена отреклась от мужа немедленно после его ареста. Формально разводиться не стала, но вела себя так, будто он умер.

— Трудно ее за это винить, — вздохнула Гортензия Андреевна.

— Да уж… Впрочем, судить ее нас никто и не просит, главное, что в тюремном существовании Кольцова не возникло никаких предпосылок для столь резкой перемены. У него даже сокамерники не менялись, я узнавал.

— Он не болел?

— Чем?

— Да чем угодно! Хотя бы гриппом? Или, может, били в камере, да память ненароком и отшибли?

Дубов отрицательно покачал головой.

Они еще несколько минут поболтали о всякой ерунде, вроде того, как трудна работа следователей и судей, но, перехватив красноречивый взгляд, брошенный Анатолием Ивановичем на питательные баночки, Ирина поспешила увести Гортензию Андреевну.