Вечный шах

— Да не за что, пользуйтесь, пока я жив. Признаюсь, мне было жаль Кольцова, но я расценил это как обычное сочувствие к подсудимому.

— А вы им сочувствуете?

— Конечно. Всем без исключения.

— Даже маньякам?

— Конечно. Им даже больше остальных. Вы можете себе представить, какой ад у них в душе творится?

Ирина покачала головой.

— Вот и я не могу. Но стараюсь помнить, что он не сам пригласил этот ад в свое сердце. А у вас что интересненького?

— Да в общем ничего особенного.

— А вид усталый.

— Последняя свидетельница попалась тяжеловатая.

— Запиралась?

— Да нет, просто грустно. Взрослый человек не сумел поддержать ребенка в трудный момент, и вырос психопат, искалеченная душа.

Дубов вздохнул:

— Так это обо всех преступниках можно сказать. Мы себя успокаиваем: социальное явление, порождение капиталистического строя, прогрессивные умы, кому очевидно, что это не так, грешат на наследственность, а я думаю, преступник — это тот, кого вовремя не удержали на краю. Если хотите, Ирина Андреевна, большая наша слабость в том, что мы очень многое перекладываем на плечи социального устройства, надеемся, что вот наступит коммунизм, и ого-го заживем… Забываем, что строй-то, может, и изменится, а сами мы останемся как были.

— Бытие определяет сознание, — улыбнулась Ирина.

— Ну так наше бытие — это семья да друзья, и за их счастье надо в первую очередь бороться не с системой, а с самим собой. Вот я в этот раз недоработал, недожал, кто виноват? Родимые пятна капитализма? Нет, я и только я, собственной персоной.

— Подождите еще себя ругать. Такая мощная доказательная база сработает при любом строе — хоть при первобытно-общинном, хоть при феодализме. Человек признался в самых страшных преступлениях, которые только можно себе вообразить…

— Да, Ирина Андреевна, я тоже поймался на этот крючок. Бывали в моей практике самооговоры, но к ним обычно прибегают для того, чтобы спасти себя от более страшной участи. Например, признаются в краже, чтобы снять с себя обвинения в убийстве, но тут-то? Когда тебя, ненавидимого всеми, расстреляют как бешеную собаку, что может быть хуже?

— В сталинские времена часто выбивали признание, да и теперь еще случается.

— Это верно, в чем только ни каялись, — вздохнул Дубов, — но вы учтите, Ирина Андреевна, тогда тройки были, порой люди на своих судах даже не присутствовали, а сейчас, слава богу, открытые процессы, и я не имею привычки затыкать подсудимым рот. Когда я спросил, понятно ли ему обвинение и признает ли он вину, никто не мешал Кольцову заявить, что его заставили признаться силой. Ну ладно, допустим, на процессе он был в шоке, но сейчас-то до него наверняка доехало, что все всерьез. Должен бы во все инстанции строчить жалобы, что заставили себя оговорить, а что-то не слышно.

— Вот именно, — поддакнула Ирина.

Дубов с неуклюжей театральностью махнул рукой:

— Ах, не утешайте меня, дорогая Ирина Андреевна! Я допустил небрежность и самонадеянность, и теперь расплачиваюсь за это мучительными сомнениями. Никто не мешал мне отправить дело на доследование, так нет! Зачем, я ведь крайне дотошный судья, вынесу приговор только по совершенно доказанным эпизодам, а остальное меня не интересует. Знаете, Ирочка, я ведь еще гордился своей проницательностью, чего делать ни в коем случае нельзя.

— Но почему?

— Нельзя видеть больше того, что вам прямо говорят факты. А я решил, что нашел интересную закономерность, ускользнувшую от следствия.

Ирина подалась вперед:

— Ого! Какую?

— Я отметил, что почти все девочки были связаны с мединститутом. Кто учился, кто посещал подготовительные курсы…

— Моя потерпевшая тоже там училась, — улыбнулась Ирина, — крупный вуз и девушек много поступает. Не так уж удивительно.

— Вот именно. А я решил, что это важно в свете того, что Кольцов тоже врач.

— Ну в принципе… Доктора же часто проходят всякие курсы повышения квалификации, посещают конференции и лекции. И вправду мог знакомиться с девочками в институте.

— Именно так я и подумал, а сейчас осенило, он же участковый терапевт, рабочая лошадка! Он все эти лекции и конференции вертел неудобно сказать где. Вы когда в районном суде работали, часто вас на конференции отпускали?

— Да не особенно.

— А в свободное время вам хотелось туда пойти?

Потупившись, Ирина призналась, что нет, не хотелось.

— Вот именно. Нечего ему было делать в институте, а я, убаюканный своей проницательностью, не додумал, не досмотрел и не дожал. Так что, Ирочка, вот вам еще один мой единственный совет, это какой уже по счету? — Дубов ухмыльнулся. — Впрочем, неважно, главное, если вам что-то не ясно — выясняйте! Если пропустите, то в девяноста девяти случаях это не будет иметь значения, но в сотом доставит много неприятных минут.

* * *

Мужа забрали, а я все еще не понимала, что происходит. Уходя, он, как, наверное, все на свете преступники, заверил меня, что это недоразумение, которое быстро выяснится, и максимум завтра к вечеру он будет дома.