Вечный шах

Жизнь проиграна всухую, а воли уйти из нее нет. Я сижу в депрессии, этом предбаннике смерти, и жду. Хожу на работу сутки через трое, что-то ем, не чувствуя вкуса, отворачиваюсь, проходя мимо винного отдела. Много смотрю телевизор, много сплю. Из желаний осталось только одно, чтобы соседи и сотрудники на новом месте работы не догадались, чья я жена. Слава богу, муж был прописан у Лили, этот адрес и фигурировал в суде, а соседи у меня не любопытные.

Надо бы развестись, но нет сил, да и зачем суетиться, если вскоре я стану вдовой…

Но о том, как умрет мой муж, я тоже не хочу думать.

Самое грустное, что он мне снится. Мы занимаемся любовью и счастливы. Я чувствую его теплую руку, щеку со слегка отросшей щетиной и не понимаю, что это сон.

* * *

Ирине позвонил Кирилл, и они бы очень мило поболтали, если бы не качество связи, которое, очевидно, послужило прототипом игры «испорченный телефон». По обе стороны провода приходилось орать как резаным и повторять одно и то же по десять раз, чтобы собеседник получил хотя бы примерное представление о предмете. Удалось сообщить друг другу, что они в порядке, скучают, дети здоровы, Кирилл тоже поправляется и скоро станет лучше прежнего. На этой оптимистической ноте время по талончику закончилось. Ирина положила трубку, но телефон тут же зазвенел опять, и снова частыми звонками, значит, межгород.

— Да, Кирюша, — сказала она в полной уверенности, что муж не успел что-то ей сообщить.

— Это я, — Ирина узнала мамин голос.

— Что-то случилось?

— Нет, доченька, все в порядке, просто звоню узнать, как ты там.

— А Гортензия Андреевна разве еще не приехала?

— Приехала.

— Кубок привезла?

— Привезла, не волнуйся. Я вот что хотела сказать, — мама замялась.

По сравнению с деревенской почтой, откуда звонил Кирилл, связь со станции казалась просто фантастической.

— Так что случилось, мам?

— Мы с тобой так нехорошо поговорили… Насчет твоего мужа.

— Мам, да нормально все.

— Надеюсь, ты меня правильно поняла?

— Наверное, — осторожно заметила Ирина.

— А то я переживаю, что ты сидишь и волнуешься, не изменяет ли тебе Кирилл. Ира, я уверена, что нет, он честный человек и тебя любит. Отговаривая тебя ехать, я имела в виду, что хорошая жена для своего собственного спокойствия исключит даже теоретическую возможность застать мужа с другой женщиной. Даже если эта возможность равна нулю, она исключит и этот ноль.

Ирина засмеялась:

— Мам, ты знаешь, у меня голова кругом идет от высшей математики. Можно ли вообще исключить ноль? А если честно, я тут же забыла об этом разговоре.

Она осеклась, но было уже поздно, слово вылетело. Сейчас мама взовьется, как пионерский костер: «Что? Мои советы для тебя ничего не значат?»

— А, ну и хорошо. Видишь как, а я места себе не нахожу, что тебя расстроила.

— Слушай, мам, а я никак не могу вспомнить одну женщину, — быстро сказала Ирина, чтобы отойти от скользкой темы, — лицо знакомое, а где видела, бог знает. Может ты помнишь, такая Голубева Искра Константиновна. Не встречалась тебе нигде?

— Да как же не встречалась, Ира! Мы же дачу снимали в Комарове академическую, помнишь, зимой?

Ирина нахмурилась.

— Ты еще приезжала, Егор совсем маленький был? Неужели не помнишь?

— А, да-да, что-то такое было, действительно.

— И она была нашей соседкой по даче. Кошмарная баба.

— Да?

— Ну что, вспоминаешь?

— Смутно.

— Мы с тобой тогда ругались постоянно.

— Это не ориентир, мама, — невесело усмехнулась Ирина. — Мы всегда ругались.

— И то правда. Знаешь, Ира, если уж зашел у нас такой разговор… Я думала лично сказать, но по телефону даже лучше. Я ведь знаю, что вы с сестрой меня ненавидите.

— Да ну, мам, ты что!

— Знаю, знаю. Больше скажу, знала, что так будет, только когда еще вас родила. Но время такое было, со всех сторон талдычили в одно ухо, что детей необходимо воспитать достойными членами общества, а в другое — что девочка это прежде всего жена и мать. Шпалоукладчица, конечно, тоже, монтер пути, космонавт и ученый, это само собой, но прежде всего жена и мать. Я очень старалась вас воспитать так, как надо, чтобы вы замуж вышли, родили детей, получили профессию, а этого бы не вышло, стань я вас баловать да нежить.

— Какая еще нежить? — удивилась Ирина.

— В смысле нежничать. Я знала, что быть с вами строгой — это мой долг, и если вы меня возненавидите, то пусть. Не большая цена за ваше счастье.

— Мам, да с чего ты взяла, что мы тебя ненавидим! — сказав это, Ирина почувствовала, что сейчас разревется.

— Я ведь не слепая, Ирочка. Вижу, как ты со своими детьми общаешься, и понимаю, что можно было бы иначе. Был другой путь, чем без конца шуровать у вас в головах раскаленной кочергой. Но, Ира, это был такой страх ужасный… Просто дыхание перехватывало, когда я сначала за себя боялась, что не выйду замуж, потом за вас. Думала, лучше я вас по-матерински поругаю, чем муж выгонит, если вы плохими хозяйками вырастете.

Ирина всхлипнула:

— Мам, да нормально все!

— Не плачь, пожалуйста! Я не хотела тебя расстроить. Ах, Ира, если бы ты знала, как я теперь жалею, но сделанного не воротишь.