Вечный шах

Что ж, картина ясная, осталось только допросить судмедэксперта, чтобы точно установить, что смерть Вики наступила именно от удара, нанесенного Смульским. Ну и врача-разгильдяя из принципа дождаться.

Судебный медик тоже задерживался, и Ирина хотела уже объявлять перерыв, но Шарова вдруг сказала, что у нее вопрос к подсудимому.

— Да, пожалуйста, — кивнула Ирина.

— Скажите, а как вы познакомились с Викторией?

Борис Витальевич пожал плечами.

— Отвечайте, пожалуйста. И нужно встать, когда к вам обращаются, — заметила Ирина.

Смульский нехотя поднялся.

— Какое это имеет значение? — буркнул он.

— Ответьте, пожалуйста, на вопрос.

— Мне бы не хотелось, чтобы моя трагическая история превращалась в какой-то бульварный роман, — буркнул он, уставившись на носки своих ботинок.

Ирина подавила улыбку. Проницательный, черт, Шарова ведь сейчас не в поиске истины, а из досужего любопытства спрашивает, и для приговора это действительно не важно, но Ирине и самой было интересно, как нелюдимая психопатка Вика, трудно сходившаяся с людьми, отхватила такого роскошного мужика. Чем прельстила состоявшегося человека, явно не испытывающего недостатка в женском внимании? То есть чем прельстила-то понятно, но как заставила не просто посмотреть на себя с интересом, а завести романтические отношения, которые продолжались довольно долго, хоть девушка отказывала своему пожилому кавалеру в том единственном, что ему от нее было нужно?

Влез Бабкин с уместным замечанием, что суд это суд, а не лавочка у подъезда, нечего тут сплетничать, и Ирина, уже готовая снять вопрос, назло ему приказала подсудимому ответить.

— Познакомились вот, — Смульский прокашлялся. Ирина вдруг заметила на его висках крупные капли пота, но это могло быть от духоты в зале.

— Где и когда?

— Года два, два с половиной, кажется, назад, я не считал. Как-то само собой вышло… Я даже уже особо и не помню.

— Как такое можно забыть? — удивился заседатель Миша. — Вы же не каждый день девушек кадрили?

— Естественно, не каждый, — процедил Смульский, — мы с Викторией познакомились в мединституте, где она училась, если вы это имеете в виду.

— Каким образом?

— Я же говорю, само собой. По профилю своей научной работы я часто бываю на кафедре организации здравоохранения, и вот в один из моих визитов…

— Но два с половиной года назад она еще училась в школе, — заметила Шарова.

— Да? Ну может быть, я не вникал.

— Тогда как она оказалась в институте?

— Боже мой, приехала на день открытых дверей, — раздраженно буркнул Смульский, — а вообще, откуда я знаю, что она там делала. Просто я стоял в холле, изучал стенды с фотографиями, что-то заинтересовало, я спросил у первой подвернувшейся студентки, ну и разговорились. Все.

— О чем разговорились-то? — не унималась Шарова.

— Боже мой, да откуда я помню? Так, слово за слово.

— А вообще что обсуждали?

— Послушайте, я сто раз уже повторял, что нас с Викторией почти ничего не связывало. Был легкий флирт, две или три встречи и несколько телефонных разговоров, все. Что я мог с ней обсуждать, подумайте сами! Только комплименты делал.

Ирина не совсем понимала, почему Смульский вдруг так разгорячился. Неужели воспоминания о романе с Викой настолько неприятны? Странно…

Из больницы прислали очередную телефонограмму о том, что доктор находится в операционной и в суд сможет явиться не раньше трех. Ирине стало жаль бедного врача, который, устав после длительной операции, должен еще тащиться в суд и отвечать на дурацкие вопросы, и она чуть было не приняла решение отпустить его с миром, ибо суду все ясно и без него, но в последний момент удержалась. Не хотелось перед администрацией больницы выставлять себя дурочкой, у которой семь пятниц на неделе.

Объявив перерыв, она отпустила заседателей на свободу до трех часов, и те радостно удалились, как школьники, прогуливающие уроки.

Теперь можно было у себя в кабинете спокойно пообщаться с Гортензией Андреевной.

— Ну как, вас устраивает теория Анатолия Ивановича? — спросила Ирина, раздумывая, можно ли в присутствии учительницы положить отекающие ноги на любимый пуфик или не стоит. Посмотрела на прямую спину старушки и решила, что не стоит.

— Теория Анатолия Ивановича наверняка верна, — с нажимом произнесла Гортензия Андреевна, — но сейчас, Ирочка, у нас проблемы посерьезнее.

— О? Это какие?

— Надеюсь, вы увидели, что стали зрительницей хорошо срежиссированного спектакля?

— В смысле?

— Ира, весь этот процесс — ложь. От первого до последнего слова ложь. Я бы даже сказала, наглое вранье. Одна только Искра Константиновна говорила искренне, ну так на то она и Искра.

— А мне показалось, что как раз она сгущает краски.

— Ирочка, вы лучше меня знаете, что искренность и правда совершенно разные вещи. Голубева просто подгоняет реальность так, чтобы считать себя сосредоточием всех совершенств, а остальные врут самым бессовестным образом.

— Да? Почему вы так решили?