Вечный слушатель

Потом его швыряют, словно меч.

Взывает череп: "Я посол, барон,

И я содействовал переговорам

Меж Нидерландами и датским троном!"

Не помогает. Бросили его,

Намаявшись, к подохшей кошке в мусор.

Бушует череп: "Я посол, барон,

И я содействовал переговорам

Меж Нидерландами и датским троном!"

Не помогло. Его перекричал,

Спеша по рельсам, первый паровоз.

НА ВОКЗАЛЕ

По городу огромному блуждая,

На отдаленный маленький вокзал

Я выбрался. В соседний городок

Людей везут отсюда поезда

Мужчин, весь день стоявших за прилавком,

Трудившихся в конторах - и теперь

Мечтающих в кругу семьи стряхнуть

На время пыль своих дневных трудов.

Заканчивался знойный летний день.

Уже смеркалось. Месяц молодой,

Прокравшись боком, встал, как запятая,

Как раз меж двух нагруженных вагонов.

На западе вечерний небосклон

Еще бледнел в молочно-желтых красках.

На фоне неба четко выделялись

Громады фабрик, заслонивших свет.

Из труб валил густой, тяжелый дым

Всходя сначала прямо вверх, затем,

Как будто сломленный, куда-то вправо,

Поддавшись ветру, плыл горизонтально.

В разрывах дыма, словно очаги,

Пылавшие спокойно, не мерцая,

Виднелись клочья синего покрова.

Из города летел далекий ропот,

Такой знакомый с той поры, когда

Мы, немцы, залегли вокруг Парижа,

В котором клокотал пожар Коммуны,

И слушали такой же точно гул.

Мне вспомнился тот день - и, как тогда,

Опять возник на дымных небесах

Сверкающий надраенной латунью

Юпитер - высоко над шумным миром.

И нынче, как тогда: на небесах

Стоял Юпитер - он один из всех

Светил небесных виден был, взиравший

На вечную земную суету.

И, словно бы невольно, про себя

Я прошептал: "Двадцатое столетье".

И стихло все в душе. Последний поезд

Уже стоял готовый, ожидая

Последних утомленных пассажиров.

И железнодорожник в красной шапке

Сигнал к отправке дал, промчавшись мимо,

И все. На небесах стоял Юпитер,

Горели тускло синие огни,

И смутный гул из города летел.

КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН

(1871-1914)

ВОРОНКИ

бредут по лесу ночью две воронки

и луч луны как паутина

тонкий струится сквозь

отверстия

утробные

легко и

тихо

и т

п

БАШЕННЫЕ ЧАСЫ

Часы на башнях бьют по очереди,

иначе друг друга они перебьют.

Христианский порядок, настоящий уют.

И приходит мне в голову - в час досуга

отчего же народы

не друг за другом бьют, а друг друга?

Это был бы гнев воистину благой

сперва бьет один, а потом другой.

Но, разумеется, подобная игра ума

при воздействии на политику бесполезна весьма.

КУСОК НОГИ

Идет-бредет из края в край

один кусок ноги.

Не дерево и не сарай

один кусок ноги.

На фронте вдоль и поперек

устрелян был солдат.

Кусок ноги остался цел

как если был бы свят.

С тех пор бредет из края в край

один кусок ноги.

Не дерево и не сарай

один кусок ноги.

ЧЕРЕЧЕРЕПАХА

Мне много сотен тысяч дней.

Они длинны и гулки.

Один из готских королей

растил меня в шкатулке.

Века шагали - шарк да шарк,

Им не было конца.

Я украшаю зоопарк

хейльброннского купца.

Пускай судьба моя слепа,

я не дрожу от страха:

я черепа-, я черепа-,

я черечерепаха.

СТАРУШКА С ПРЯЛКОЙ

Луна по небесам во тьму

спешит походкой валкою.

На севере, в большом дому,

живет старушка с прялкою.

Прядет, прядет... А что прядет?

Она прядет и прядает...

Как пряжа, бел ее капот

старушку это радует.

Луна по небесам во тьму

спешит походкой валкою.

На севере, в большом дому,

живет старушка с прялкою.

ИЗ ОБРАЩЕННОГО КО ХРИСТУ

От Матфея, 4;8

Смотрел с горы высокой Иисус,

И рек, - был мыслей ход Его таков:

Весь мир Мне ляжет перстью под стопы,

Коль Я средь меньших меньшим стать решусь,

Коль стану сорняком средь сорняков,

Коль стану человеком средь толпы.

Зрю дом и пашню, женщину, дитя,

Добротворения высокий дар,

И жизнь, и смерть проходят предо Мной;

А ныне день Мой мечется, летя

Пожаром, чтобы вновь зажечь пожар,

Чтоб воспылал в конце весь круг земной

Ты, подлинно объемля Небеса,

Не будь к мольбе о разъясненьи глух,

Я - это Ты; кто даст надежный знак,

Что Ты и Я - одно, что это так:

Открой Мои земные очеса,

На все, что суть Отец, и Сын, и Дух!

Отец, и Сын, и Дух! И все - одно!

Ты - человек, Ты равен всем иным?

Но это значит - Ты и червь, и дым,

И не Творец Ты, но земная тварь:

Нет, царство Неба не Тебе дано,

И разве что среди людей - Ты царь!

О дай свободу Мне, Я слишком слаб,

Творенью не сули неторный путь:

И алчу Я, и жажду отдохнуть

От бремени, что на меня легло...

Пусть послужу как человек, как раб,

Пусть буду человеком... Тяжело

Пал Иисус, зарывшись головой

В сухие терния, и так лежал

Как в судороге, и терзал траву,

А сумрак наплывал, и приближал

Грядущий день, являя наяву

Дня мирового холод мировой

И остужал чело... Он встал с земли,

С лица морщины горькие сошли,

Глаза светлее стали. И тогда,

Стерпеть не в силах детского стыда,

Вздохнул, смеясь и плача наконец:

Прости Меня, мой Сын и мой Отец!

ГОТФРИД БЕНН

(1886 - 1956)

ЛЕТОМ

Лучи голубизну вот-вот расплавят,

но этому случиться не дано.

Неужто никогда тебя не давит

тот факт, что ты и мир не суть одно?

Ты, отвечавший эрам и эонам

всегда стихом, всегда дрожаньем уст

"О, как ты слаб - по собственным законам...",

"О, как ты светел - потому что пуст..."

Ничтожества, урвав клочок от лавра,

своих заслуг прикидывают вес:

ты, жалкое подобие кентавра,

что смыслишь в тяжкой синеве небес?

***

Существуешь ли ты?

Позабыто начало,