Вечный слушатель

Вдали от мира, средь высоких гор,
Измученный, я шел стопой неверной,
И отдыхал мой утомленный взор.

Я шел по скалам, где одна лишь серна

Меж ледников отыскивает путь, —
Там я блуждал, тоской объят безмерной.

Какое бремя мне теснило грудь —

Не надо спрашивать: свою тревогу
В моей узнать — посмеешь ли дерзнуть?

Дул ветер, вечерело понемногу;

Я разложил костер, и от костра
Багровый отблеск падал на дорогу.

Я у скалы укрылся до утра,

Но под напором ветра ледяного
Обвалом угрожала мне гора.

Взяв головню, я в путь пустился снова:

Руины видел я издалека
И к ним пошел средь сумрака ночного.

Вокруг вершин лежали облака

И вниз, в ущелья, медленно стекали,
Напоминая, что гроза близка.

Как я добрался — расскажу едва ли…

Не осветила стены головня:
Во тьме руины предо мной предстали.

«Укройте, своды древние, меня, —

Промолвил я, — от бурной непогоды,
Дождаться дайте мне прихода дня!»

В тех стенах трещину пробили годы:

Она едва впустить меня могла
Под ветхие, разрушенные своды.

Пред факелом рассеивалась мгла,

И переходов узких вереница
Меня все глубже в темноту вела.

Мне о порог случилось оступиться,

И я не знал, переступив порог,
Часовня это или же гробница.

При свете факела я видеть мог

То статуи, то старые картины,
То ржавую кольчугу, то клинок.

Я лег средь мусора и паутины,

И вскоре тяжкий сон объял меня.
Я чувствовал, что темные руины

В мерцанье угасавшего огня

Меня чаруют росписью стенною;
Но скоро догорела головня…

Я страха своего теперь не скрою,

О нет, словами я не передам
Того, что разыгралось предо мною.

Картины слабо засветились там;

Я задрожал, пришелец одинокий,
Неведомым внимая голосам.

И разнеслось: «Вставайте, лежебоки!»

Так деревянный истукан, дрожа,
Воззвал, как бы отринув сон глубокий.

Он встал, руками слабыми держа

Корону, всю источенную тленьем,
И меч, который покрывала ржа.

И воскрешенный княжьим повеленьем,

Явился воинов истлевших строй,
Подобных нечестивым привиденьям,

Что нам мерещатся ночной порой.

В сутану облаченный, с князем рядом
Стоял старик — разгневанный, седой.

Казалось, князь командовал парадом.

Он строго осмотрел своих людей
И к старцу подошел с надменным взглядом:

«Я слаб, монах, но ты еще слабей, —

Помиримся, не время для раздора;
Покрой меня сутаною своей».

И к войску: «Скоро в бой, солдаты, скоро!

Вы заслужили тысячи похвал.
Алтарь и трон! Нам не уйти от спора!

Из вас любой сражаться клятву дал!

Живые лгут, что мы — добыча гнили,
Никто из нас оружья не слагал!

Они вопят: „Мертвец, лежи в могиле!“ —

Но есть доспехи и мечи у нас,
И мы еще коленей не склонили.

Они злословят, будто пробил час

И день настал, — но нас не взять обманом:
Кругом глухая ночь, и свет погас!

Так это свет? Смешно!» И смехом странным

Во тьме глубокой засмеялся он,
Но стал внезапно прежним истуканом:

Тут молния, как огненный дракон,

Сверкнула, и раската громового
Был голос многократно повторен.

Все мертвым, деревянным стало снова,

И лишь потом, когда сгустился мрак,
Фигуры вновь смогли промолвить слово.

Тогда монах сказал в потемках так,

Простерши руку пред собой тревожно:
«Вам небо подает последний знак!

Все то, чему вы дали клятву, — ложно,

А небеса безжалостны к врагам.
Одумайтесь, пока еще возможно!

Я вам истолкованьем знака дам:

Вы захотели непомерно много, —
Бог ныне возвестил о гневе нам.

Мы, благочестье соблюдая строго,

В смирении колена преклонив,
Споем „Te Deum“ и восславим Бога!»

И зазвучал неслыханный мотив —

Я сон прогнать хотел, меня душивший, —
Псалом был омерзительно фальшив.

А каждый призрак, голову склонивши,

Гнусил «Te Deum», обнажив чело,
Светясь, подобно древесине сгнившей.

Но время беспощадно истекло;

Рассвет упрямо пробивался в щели,
И солнце наконец почти взошло,

И призраки молитву не допели:

Застигнутые ранним светом здесь,
Они смолкали и деревенели.

Тогда верховный князь затрясся весь

И с воплем стал на помощь звать монаха:
«Скорей, старик, сутаной щель завесь!

Взбирайся на алтарь, не зная страха,

Убей рассвет — иль нам спасенья нет,
И наше царство — не дороже праха!»

Старик взобрался на алтарь в ответ

На вопли князя, но не снял сутаны…
А между тем сквозь щель струился свет.

И дрогнул призрак, встретив нежеланный

Луч света, в тень спустился, и кругом
Опять стояли только истуканы.

Виднелись в освещении дневном

Тут — статуя, там — старая картина…
И я смеялся над безумным сном.

Я в церкви был — заброшенной, старинной.

Лишь хлам и ветошь наполняли зал,
А посреди — фигура властелина:

Повержен, деревянный князь лежал.

На миг мой взгляд на нем остановился,
Я, наклонясь, его корону взял

И вышел прочь. На землю свет струился,

Сверкали снежные вершины гор, —
День победил. Я истово молился,

И был слезами затуманен взор.