Вечный сон. Прощай, красавица. Высокое окно

— Вы удивляетесь, почему я еще не вышвырнул вас отсюда, — учтиво сказал Амтор. — Вторая Могила мог бы сломать вам шею, как спичку. Я и сам удивляюсь. У вас, похоже, есть какой-то умысел. Шантаж я исключаю. Шантажом ничего не добьешься — к тому же у меня много друзей. Но есть субъекты, которым хотелось бы представить меня в невыгодном свете. Психиатры, невропатологи, сексологи, мелкие противные людишки с резиновыми молоточками и полками литературы об отклонениях. Притом, конечно же, все они врачи. А я знахарь. Так что же у вас за умысел?

Попытка смутить его взглядом ни к чему не привела. Это было невозможно. Я почувствовал, что облизываю губы.

Амтор едва заметно пожал плечами:

— Я не могу осуждать вас за молчание. Придется подумать над этим вопросом. Возможно, вы гораздо умнее, чем мне показалось. Я тоже допускаю ошибки. А пока что…

Он подался вперед и обхватил ладонями белый шар.

— По-моему, Марриотт шантажировал женщин, — сказал я. — И был наводчиком у банды охотников за драгоценностями. Но кто указывал ему, с какими женщинами добиваться знакомства — чтобы он знал все их приезды и отъезды, входил с ними в близкие отношения, становился их любовником, заставлял увешиваться драгоценностями и куда-то ехать, а потом украдкой подходил к телефону и сообщал молодчикам, куда подъезжать?

— Значит, — сказал Амтор, — таково ваше мнение о Марриотте — и обо мне. Меня это несколько коробит.

Я подался вперед, лицо его оказалось в футе от моего.

— В чем-то вы замазаны. Рядите это во что угодно, тем не менее — замазаны. И дело не только в карточках, Амтор. Как вы справедливо заметили, они могут попасть в руки кому угодно. И не в марихуане. Вы не станете размениваться на мелочи — при своих-то возможностях. Но оборотная сторона карточек чиста. А на чистых местах или даже на заполненных иногда появляется невидимая надпись.

Амтор кисло улыбнулся, я едва разглядел улыбку. Он провел руками по белому шару.

Свет погас. Темно стало, как у Кэрри Нейшн[24] под шляпкой.

22

Я вскочил, отпихнул табурет ногой и выхватил пистолет из наплечной кобуры. Но напрасно. Застегнутый пиджак стеснял мои движения, и я действовал слишком медленно. Когда дело доходит до стрельбы, я всегда бываю слишком медлителен.

Беззвучный порыв воздуха и земляной запах. В полной темноте индеец ухватил меня сзади, прижав руки к бокам, и оторвал от пола. Я еще мог бы вскинуть пистолет и стрелять наугад вслепую, но вряд ли это имело смысл. Ждать поддержки мне было неоткуда.

Бросив пистолет, я попытался развести руки индейца. Запястья его оказались сальными, удержать их было трудно. Индеец резко выдохнул и с такой силой опустил меня на пол, что удар отдался в голове. Теперь уже он завладел моими запястьями. Быстро завернул мне руки за спину, и в поясницу уперлось твердое, словно камень, колено. Он меня прогнул. Меня прогнуть можно. Это только наши власти нельзя. Меня — можно.

Я попытался закричать, хотя смысла в этом не было. Но у меня вышел только хрип. Индеец рванул меня вбок и сделал «ножницы». Я упал, и он придавил меня к полу. Пальцы его сдавили мне горло. Иногда среди ночи я просыпаюсь, чувствуя на горле эти пальцы и ощущая запах индейца. Я тщетно силюсь вздохнуть, а грязные пальцы сжимаются все крепче и крепче. Тогда я поднимаюсь, наливаю виски и включаю радио.

Я был уже едва жив, когда свет, кроваво-красный от прилива крови к мозгу и глазам, вспыхнул снова. Передо мной проплыло чье-то лицо, чья-то рука легонько обшарила меня, а другие руки крепко держали меня за горло.

— Дай ему чуть-чуть вздохнуть, — послышался чей-то негромкий голос.

Хватка ослабла. Я вырвался. Что-то блестящее ударило меня по челюсти.

— Поставь его на ноги, — произнес тот же голос.

Индеец поставил меня на ноги. Держа за вывернутые руки, прижал к стене.

— Дилетант, — негромко произнес голос, и блестящая вещь, холодная и беспощадная, как смерть, снова ударила меня по лицу.

Потекла какая-то теплая струйка. Я лизнул ее, она отдавала железом и солью.

Чья-то рука вынула мой бумажник. Обследовала все карманы. Появилась на свет и была развернута бумажка с папиросой. Происходило все это в окутавшем меня тумане.

— Там было три папиросы? — негромко спросил голос, и блестящая вещь снова ударила меня по челюсти.

— Три, — выдавил я.

— Где остальные?

— В кабинете, в ящике стола.

Блестящая вещь ударила меня снова.

— Возможно, ты лжешь — но я могу проверить.

Передо мной красными огоньками засветились ключи. Голос произнес:

— Придуши его немного.

Железные пальцы вдавились мне в горло. Я изо всех сил подался назад к индейцу, к запаху и твердым мышцам живота. Дотянулся до его руки, схватил один палец и попытался вывернуть.

— Поразительно. Наука идет ему на пользу, — негромко произнес голос.

Блестящая вещь снова мелькнула в воздухе. Ударила по моей челюсти. По тому, что когда-то было моей челюстью.

— Отпусти его. Он присмирел, — произнес голос.