Вечный странник, или Падение Константинополя

— Я имею в виду не владение собственностью этого человека, — сказал он, махнув рукой. — Я знаю закон, но у чумы, этого бедствия, ниспосланного Аллахом, свои законы, и согласно одному из них, нам предписывается сжечь или зарыть в землю то, что было найдено вместе с телом.

Эмир, видя доброжелательную озабоченность своего гостя, ответил с улыбкой:

— Но есть высший закон, о хаджи.

— Не думаю, что какая-либо опасность могла бы поколебать тебя.

Хозяин подвинул вперед корзинку с финиками, и эмир, полагая, что не фрукты были на уме у хозяина, стал ждать продолжения его речи.

— Это напомнило мне о другом предмете, о отважный эмир, но, поскольку это тоже нечто личное, я колеблюсь. Разумеется, я не стану говорить об этом, кроме как с разрешения.

— Как пожелаешь, — сказал собеседник. — Я буду отвечать — и да поможет мне Пророк!

— Будь благословен Пророк! — с благоговением произнес князь. — Твое доверие делает мне честь, и я благодарю тебя; в то же время я не стал бы слишком полагаться на это, если бы твой язык менее напоминал о земле, чье имя — сама музыка — Италия. Мне известно, о эмир, что султан, твой хозяин — да хранит его Аллах, — имеет у себя на службе много отличных воинов из иных стран, в том числе христианских, но при этом правоверных. Не расскажешь ли о себе?

Вопрос не смутил эмира.

— Отвечу кратко, — сказал он без колебания, — потому что и сказать-то нечего. Я не знаю своей родной страны. Иноземный акцент, который ты заметил, был замечен и другими, а поскольку они, подобно тебе, признали его итальянским, я не прочь считать себя итальянцем. Обрывочные сведения, которые с течением времени дошли до меня, подтвердили это, я воспользовался благоприятной возможностью научиться языку. В нашем дальнейшем разговоре, о хаджи, если хочешь, ты можешь пользоваться им.

— Ради твоего удовольствия, — ответил хозяин, — хотя опасности быть подслушанными нет. Нило, раб, стоящий за мной, нем от рождения.

Затем без малейшей заминки эмир перешел с греческого языка на итальянский:

— Мое самое раннее воспоминание — о том, как меня несет на руках женщина под голубым небом, по краю белой песчаной косы, с садом по одну сторону и морем — по другую. Звук морских волн, разбивающихся о берег, отчетливо живет в моей памяти, как и цвет деревьев в саду, зелень оливковых деревьев, какую я видел позднее. Столь же отчетливо я помню, как по возвращении меня внесли в каменный дом — огромный, скорее даже замок. Я говорю о саде, о море, о грохоте прибоя, больше полагаясь на то, что увидел впоследствии, чем на собственную память.

Тут хозяин перебил его замечанием:

— Хотя я родом с Востока, но много путешествовал на Западе, и это описание напоминает мне восточный берег Италии в районе Бриндизи.

— Мое следующее воспоминание, — продолжал эмир, — детский страх, вызванный ревущим пламенем и густым дымом, а также грохотом битвы, который сейчас я уже не перепутаю ни с чем. Потом было путешествие по морю, во время которого я не видел никого, кроме бородатых мужчин. Воспоминания о событиях моей жизни становятся более связными, когда я оказался объектом любви и заботы жены знаменитого паши, правителя Бруссы. Она называла меня Мирзой. Мое детство прошло в гареме, и оттуда я перешел в школу, где меня готовили к военной службе. Потом я стал янычаром. Однажды представилась возможность, и я отличился. Мой господин, султан, наградил меня повышением и перевел в силихдары, старейший и привилегированный корпус имперской армии, откуда набирают телохранителей падишаха и дворцовый гарнизон. Желтый флаг, который носит мой заместитель, принадлежит этому корпусу. В знак особого доверия султан назначил меня эмиром хаджа. Вот вкратце моя история, о хаджи.

На слушателя произвел впечатление безыскусный рассказ, лишенный и намека на сожаление, печаль или иного рода горькие чувства.

— Это печальная история, о эмир, — сказал он сочувственно, — и я не склонен думать, что она окончена. Известно ли тебе больше?

— Ничего существенного, — был ответ. — По-видимому, замок был атакован ночью турками, высадившимися со своих галер.

— А твои отец и мать?

— Я никогда их не знал.

— Возможно и еще одно предположение, — произнес князь. — Они были христиане.

— Да, и они были неверные.

Подавление естественной привязанности, которую выдало это замечание, еще более изумило хозяина.

— Но они верили в Бога, — сказал он.

— Им следовало бы верить, что Магомет — Пророк его.

— Боюсь, я причиняю тебе боль, о эмир.

— Не беспокойся обо мне, о хаджи.