Вечный странник, или Падение Константинополя

Последняя мостовая была из серого гранита, отполированная до зеркального блеска миллионами прошедших по ней босых ног, и на ней, подобно пьедесталу монумента на плите, покоилось основание Священного дома из прозрачно-белого мрамора высотой примерно в два фута и плоским, скошенным по сторонам верхом. Все сооружение было украшено массивными медными полосами. На этой основе возвышалась Кааба, продолговатый куб, сорока футов в высоту, четырнадцати футов в ширину и восемнадцати шагов в длину, полностью покрытый черным шелком, не украшенным ничем, кроме единственной широкой каймы с вышитыми золотом изречениями из Корана. Свежесть этого просторного, мрачного покрова свидетельствовала о том, как быстро обрел надлежащее место дар султана, и о том, что молодой эмир — что бы с ним больше ни приключилось — был уже благополучно избавлен от бремени.

Из всего многообразия подробностей еврей удостоил размышлением только саму Каабу. Сотни миллионов человек во всем мусульманском мире молятся по пять раз в день, обращая лица к этому траурному сооружению! Эта мысль, при всей ее банальности, пробудила другую, готовую к его услугам. Времени для выбора формулировок не оставалось, но он почувствовал, что его мечты о том, чтобы стать арбитром, развеялись напрочь. Замысел основоположника ислама был слишком надежно исполнен и сейчас слишком упрочился, чтобы его поколебать, разве что по воле Божьей. Была ли она с ним, эта всевышняя воля? Невыносимая душевная мука, сопровождаемая ослепительным блеском, подобным молнии, и непроглядным мраком вслед за ней, исказила его черты, и он инстинктивно закрыл лицо руками. Его спутник заметил это движение, но превратно истолковал его.

— Не будем торопиться, — сказал он. — Многие до вас с первого взгляда сочли Дом ослепительным. Хвала Аллаху!

Выражение сочувствия странно подействовало на князя. Темнота под прижатыми к векам руками уступила место розовому свету, в полноте которого он увидел Дом Бога, созданный некогда Соломоном, а впоследствии заново выстроенный Иродом. Видение показалось реальным, а сравнение — неизбежным. Кто-то смог предположить, что он, знакомый с великолепием творения сынов Израиля, ослеплен этим плодом арабского зодчества, лишенным грации очертаний, столь примитивным и невыразительным, не вдохновленным ни вкусом, ни гением, ни божеством, которому он посвящен! Отрезвление наступило мгновенно. Уронив руки, он еще раз оглядел укрытую черным саваном святыню и всю площадь.

Он увидел толпу верующих у северо-восточного угла Дома и, поверх их голов, два небольших открытых строения, которые, по многочисленным описаниям, он опознал как места, отведенные для молитвы. Поток верующих обходил вокруг мраморного основания святыни; одни шли, другие бежали трусцой; те, что появлялись у северо-восточного угла, останавливались — вот она, Кааба! Непрерывный гомон в ограждении не давал эху умолкнуть. Осмотревшись вокруг, еврей спокойно сказал:

— Хвала Аллаху! Я пойду вперед.

Сердцем он уже жаждал очутиться в Константинополе — ислам, это было ясно, к нему бы не прислушался; христианство могло оказаться сговорчивее.

Вместе с толпой он прошел через ворота Сыновей Старой Женщины, оттуда — к пространству перед источником Замзам; не забывал он ни о молитвах, предписанных во всех этих местах, ни о бессловесных слугах, которые сопровождали его. Знаменитый колодец был плотно окружен непроходимой толпой.

— Место для высокородного хаджи — для индийского князя! — выкрикнул проводник. — Где он, там нет бедных, — дорогу!

Тысячи глаз обратились в сторону знатного паломника, и, когда ему освободили путь, множество служителей у источника наполнили кувшины святой водой: не каждый день появлялся здесь индийский князь.

Он глотнул из кувшина, из которого пила его свита; когда они двинулись прочь, все кувшины были оплачены, чтобы помочь вернуть зрение всем слепым в караване.

— Нет Бога, кроме Аллаха! — одобрительно гудела толпа.

Давка паломников вокруг северо-западного угла Каабы, к которому проводник подвел князя, была еще больше, чем у колодца. Каждый ждал своей очереди прикоснуться к Черному камню, прежде чем семь раз обойти вокруг Священного дома.

Никогда Скитальцу не доводилось видеть толпу, исполненную такого фанатизма, никогда не доводилось встречать людей столь странного вида. Все оттенки кожи, даже у выходцев из внутренних областей Африки, отличались красноватым загаром — печатью пустыни. Глаза, неистово сверкающие, казались неестественно выпуклыми от колирия, которым их обильно промывали. Отличия, которые вроде бы сглаживались покаянными одеждами, на самом деле становились еще заметнее, едва человек открывал рот. Многие кричали нараспев, не соблюдая ни ритма, ни мелодии, то есть попросту орали во всю глотку на пути к святыне. По большей части все голосовые усилия сводились к протяжному воплю, буквально означавшему «Ты позвал меня — и вот я здесь! Я здесь!». Это выражалось на родном наречии паломника, тихо или громко, пронзительно или хрипло — сообразно силе страсти, им владевшей.