Вечный странник, или Падение Константинополя

Это дезертирство произошло на глазах у всех генуэзцев — некоторые из них устремились за Джустиниани, но не все. Многие из тех, кто принадлежал к пушечным расчетам, взяли мечи и пики и, подойдя к императору, воскликнули:

— Приказывайте, ваше величество. Мы все выполним.

Он бросил на них благодарный взгляд:

— Спасибо вам, благородные господа. Сойдем вниз, соединив наши щиты. А своей охране я поручаю защиту галеры.

Расстегнув на спине алую полунакидку и сняв шлем, Константин обратился к своему оруженосцу:

— Вот, возьми, а мне передай меч… Итак, доблестные господа, мои отважные соплеменники, — вручаем себя в руки Господа. Вперед!

Не успели они еще спуститься вниз, как впереди раздался рев и появились ордынники: заблокировав проход, они открыли огонь из луков и пращей, а те, у кого были мечи и пики, пошли врукопашную.

Христиане держались мужественно, но никто не превзошел мужеством Константина. Он бился с силой и сноровкой; меч его быстро окрасился кровью до самой рукояти.

— Разите, соплеменники, за свой дом и город. Разите все — за Христа и Святую Церковь!

И, ответив ему: «За Христа и Святую Церковь!» — они бились изо всех сил, и мечи их тоже окрасились кровью до самой рукояти. Пощады никто не просил, да никто и не давал. Нужно было удержать рубеж, и они его удерживали. Они громоздили ордынников отдельными, все растущими грудами, пока те не превратились в одну груду по всей длине прохода; христиане тоже падали, однако — в это мы готовы поверить — не чувствовали боли в исступлении боевого бешенства.

Пять минут — десять — пятнадцать, а потом из проема, через который столь бесславно бежал Джустиниани, показался Теофил Палеолог с обнаженным клинком, дабы оправдать свою царскую кровь благородной смертью. Вместе с ним пришли граф Корти, Франческо из Толедо, Иоанн Далматинец и еще множество благородных христиан, которые прекрасно знали разницу между благородной смертью и жизнью в бесчестье.

Солнце медленно вставало. Его лучи уже озарили половину прохода, вторая оставалась в тени. Однако бой длился, и никто не стал бы говорить, что Бог оставил христиан. Но тут у них за спинами раздались еще более громкие вопли. Те, кто мог себе это позволить, оглянулись — и даже храбрейшие застыли как вкопанные, увидев, что на галеру карабкаются янычары. По обгоревшим телам своих товарищей, не останавливаясь даже перед языками пламени, они пересекли ров и теперь истребляли императорскую охрану. Еще миг, и они ворвутся в проход, и тогда…

Раздался клич:

— Янычары! Янычары! Кирие элейсон!

Он пролетел над всем сгустком христиан, достиг находившегося впереди Константина — и он отступил от соперника, с которым сражался.

— Прими, Господи, мою душу! — воскликнул он, обернулся и, широко раскинув руки, бросился назад.

— Друзья! Соплеменники! Или нет тут христианина, который меня убьет?

Тут-то они и поняли, почему он заранее снял шлем.

И пока стоявшие рядом взирали на него — сердца их были слишком полны жалости, чтобы оказать своему повелителю самую последнюю услугу, о какой один человек может попросить другого, — из недр орды появился человек, сложением вовсе не подходивший для поля боя: стройная женщина — и та была бы тут более уместна, ибо был он мал ростом, согбен, сухощав, седоволос, бледен и длиннобород; голову его покрывала шапочка из черного бархата, мантия из того же материала обволакивала тело. Он был без оружия и явно не принадлежал к военным. Он будто бы скользил меж христиан, как до того проскользнул между тесными рядами турок; последние дали ему проход, да и острия христианских мечей опустились вниз — в самой гуще боя мужчины вдруг превратились в праздных наблюдателей, такую мощь нес в себе потусторонний взор этого призрака.

— Или нет тут христианина, который меня убьет? — вновь вскричал император.

Человек в черном бархате остановился перед ним.

— Индийский князь!

— Ты узнал меня? Вот и хорошо; теперь я знаю, что ты не лишился памяти.

Голос был резкий, пронзительный, он резал и пронзал.

— Помнишь тот день, когда я воззвал к тебе с просьбой признать Бога и отдать ему должное? Помнишь тот день, когда я на коленях просил помочь мне спасти мое дитя, похищенное с целью, которая в любом народе считается святотатством? Перед тобой твой палач!

Он отступил назад, воздев руку; и никто из стоявших рядом не успел даже воззвать к Богу, как Нило, который, слепо выполняя приказ своего повелителя, незаметно следовал за ним, — Нило, во всем варварском великолепии Каш-Куша, прыгнул на место своего хозяина. Он не нанес удар, но с бесконечно жестокой ловкостью — это не заняло и доли секунды — взмахнул ассагаем у лица изумленного императора. Константин — он не был великим до момента смерти, но в этот миг навеки обрел величие — упал вперед на свой щит, успев испустить глухой крик:

— Прими, Господи, мою душу!

Дикарь опустил стопу на изувеченный лик императора, из-под нее выступила лужа крови. Но в тот же миг сквозь ошеломленную толпу, расшвыривая ее направо и налево, прорвался граф Корти.