Вечный свет

Маклиш тоже улыбается, но затем улыбку сменяет озадаченное выражение. Он встряхивает головой, словно туда попало что-то, что нужно вытрясти, и продолжает трепаться дальше. А потом Верн с ужасающей ясностью видит, как до Маклиша вдруг доходит. Это как наблюдать внезапно сработавшую сигнализацию. Глаза Маклиша округляются, а взгляд стремительно возвращается к Верну.

– Боже мой, – говорит он, срываясь на полуслове. – Это ведь ты, да? Ты… Ты, ублюдок!

Он устремляется вдоль стола по направлению к Верну, немного пошатываясь на ногах, которые когда-то были несравненно быстрее и поджарее, чем у Верна, а сейчас точно таких же, как у него, – ногах семидесятилетнего человека.

– Эм-м, Джо? – подает голос бурундучиха.

– В чем дело? – спрашивает Бекки.

– Этот, – говорит Маклиш, выставив вперед красный палец и неуверенной рукой тыча в Верна, который поспешил встать, чтобы не встали на него, – этот мудила, этот жулик украл у меня все, что я заработал, играя в футбол!

– Так, погодите-ка минуточку… – говорит Бекки.

– Давайте, пожалуйста, все успокоимся, – говорит бурундучиха.

– Я никогда ничего у тебя не крал, – отвечает Верн.

– Что? – громыхает Маклиш, настолько же разгневанный, насколько глухой; настолько же глухой, насколько разгневанный. – Что ты сказал?!

– Я сказал, что НИКОГДА НИЧЕГО У ТЕБЯ НЕ КРАЛ.

– А тебе и не пришлось, да? Да, ублюдок? Ты просто повесил на меня все свои долги. Когда твоя контора всплыла брюхом кверху, я потерял все, что у меня было! Мне пришлось вернуться на железную дорогу, потому что у меня ничего не осталось! И я ведь даже не понял, что происходит, пока не стало слишком поздно! Просто ни с хера получил коричневый конверт!

Все присутствующие глазеют.

– А следовало бы, – говорит Верн.

– Что ты сказал?

– Следовало бы понять. Какой идиот вообще станет подписывать что-то, не прочитав? Да ты был настолько легкой мишенью, что тобой воспользовался бы первый попавшийся, у кого нашлось бы хоть чуть-чуть мозгов. Так уж вышло, что им оказался я.

– Джо! Сэр! – пытается вклиниться бурундучиха.

– Ты был кретином! Настолько тупорылым, что у тебя разве что на лбу не было написано!

– Папа!

– Ах ты, ублюдок, – говорит Маклиш, теперь в его голосе с яростью соперничает изумление, почти любопытство.

– А ты что думал? Что я начну извиняться? Ой, прости, пожалуйста, – кривляется Верн.

– Дать бы тебе в рожу, – говорит Маклиш. – Разбить твое мерзкое хлебало.

– Хватит! – Бекки, брызжа слюной, подскакивает со стула. Полтора тощих метра злости. – Оставьте его в покое, он пожилой человек.

– Что?

– Он пожилой человек!

– Я тоже! А благодаря ему еще и нищий!

– Я вынуждена попросить вас уйти, – говорит бурундучиха. – Прямо сейчас, будьте добры!

– О, мы уйдем, – отвечает Бекки. – Прямо сейчас!

Она тащит Верна к лифту. Двери очень кстати открываются в тот же миг.

– Тупорылый! – выкрикивает Верн, пока они закрываются.

– Закрой рот, – огрызается на него Бекки. – Просто закрой рот.

– М-да, это было…

– Закрой. Рот, – повторяет Бекки.

Она злится, это ожидаемо; но он замечает у нее слезы – а вот это уже нет.

– Да брось ты, Бекки…

– Ни слова. Не хочу слышать ни одного гребаного слова. Ты хоть понимаешь, насколько это было унизительно?

Он закрывает рот. Она стоит, уставившись на двери с каменным лицом, и как только они открываются на первом этаже, проносится мимо озадаченных администраторов прямо на парковку. Она не ждет его. Марширует вперед, пока он ковыляет следом. Позади него стадион взрывается ревом, который означает начало второго тайма. Он слышит издалека, как сигналит разблокированный «Рэндж Ровер» и надеется, что она хоть немного успокоится, когда он до него доберется. Но Бекки слишком возбуждена, чтобы оставаться на месте. Она закидывает сумку в машину и марширует обратно. Поравнявшись с ним, она не идет рядом. Вместо этого она кружит, то и дело натыкаясь на него, как разгневанная муха.

– Тебе не приходило в голову, что можно не обдирать до нитки тех, с кем строишь бизнес? – говорит она.

И снова, заходя на новый круг:

– Знаешь, кто тут правда тупорылый? Не тот бедолага. А я! Я все пыталась сделать для тебя что-то хорошее. Мама была права. Она говорила мне, что ты старый, мерзкий урод.

– Слушай, – говорит он, когда она приближается к нему для новой атаки, – мне плевать, ясно?

Она останавливается и смотрит на него во все глаза. Что-то в ее лице меняется. Созревает какое-то решение.

– Тебе правда все равно, да? В тебе же ничего не осталось, кроме злобы.

Она вдруг успокаивается.

Они добираются до кислотно-зеленой громады «Рэндж Ровера». Бекки прислушивается.

– Слушай, пап, – говорит она. – Твоя мелодия.

Он не обращал внимания на шум, доносящийся со стадиона. Он вообще не считает за музыку подобные завывания. Но болельщики хозяев в эту секунду исполняют древнюю боевую кричалку «Миллуолла».

Нас никто не любит, нас никто не любит,
Нас никто не любит, а нам плевать.

Верн смеется, не может сдержаться. Его дочь тоже смеется, но не с ним.