Вечный свет

Так, прекрати, думает он. Возможно, это видение дальше привычного грубого разделения города на категории имеет смысл, но оно не для повседневной жизни. Нельзя идти по улице в час пик, стоять в очереди на автобус или сидеть в театре, если постоянно думать о цельности и сложности каждого из миллиона существ вокруг. Пожалуйста, хватит. Верни мне мое нормальное, черствое восприятие окружающего мира как розового-коричнево-черного леса, нечеткого в своей массе, из которой я просто буду выхватывать отдельные лица, если мне зачем-то нужно будет сконцентрировать на них внимание. Исчезни. Прочь. Но это видение отступает медленно, неохотно; избавиться от него так же сложно, как и перестать концентрироваться на дыхании, хоть раз обратив внимание на то, как воздух наполняет и покидает легкие. Садясь на свой поезд восточного направления, он все еще толкается среди контрастно выделяющихся лиц; устраиваясь на сиденье с портфелем на коленях, он все еще окружен одинаково ясными и выразительными глазами, сквозь которые, как из окон, глядят отдельные души.

В конце концов к реальности его возвращает тревога. Она концентрируется в его портфеле и в документе, что лежит внутри. Он только что пережил целый день водянистого кофе, несвежей слоеной выпечки и (если он прочел верно) завуалированных угроз. Ему вместе с другими пятнадцатью директорами начальных школ – чьи последние отчеты в управление образовательными стандартами получили лишь удовлетворительную оценку – показывали бесконечную презентацию, в которой постоянно повторялось слово «возможности». Министерство по делам детей, школ и семей[51] проталкивает идею академизации школ. Разумеется, они не могут насильно заставить его вывести Холстед Роуд из-под управления муниципалитета, но они просто заваливают их всякими заманчивыми предложениями, и кажется, что в каждом таком предложении так или иначе скрыта угроза. Весь день молодые и резвые слуги народа с лазерными указками произносили фразы, которые в конце сворачивались, как молоко. «Конечно, по закону никто не может принудить вас к этим изменениям сейчас». «Возможно, существующие меры поддержки для самых маргинализированных районов будут более эффективны в рамках пакета». «У вас нет ощущения, – хочет спросить он у соседки, тыкающей свою слойку кончиком карандаша, – что нам сейчас просто предлагают прыгнуть, но в итоге все равно толкнут?» Но, должно быть, она уже все это знает и, возможно, уже согласилась.

Не то чтобы Алек был неохотным участником бюрократических игрищ. Напротив, он больше десяти лет демонстрировал в них свое мастерство. Надо сказать, именно поэтому его коллеги в Холстед Роуд были так рады, когда он стал директором, проведя в учительской меньше трех лет и преподавая меньше, чем любой из них. Они знали, что, сотрясая денежное дерево ради школы, он получал огромное удовольствие и что он пойдет даже на самые безумные шаги, чтобы выжать максимум из щедрости новых лейбористов, пока та не иссякла. Жаль, конечно, думал он, что в девяносто седьмом лейбористское правительство решило развивать проект тори по оценке и составлению рейтингов школ, вместо того чтобы вообще его свернуть, но тут уж приходятся работать с тем, что есть. И он мудрил, налаживал связи, уговаривал. Выискивал преимущества для Холстед Роуд в каждой новой инициативе. Он обернул в свою пользу и разваливающееся здание школы, и процент учеников, для которых английский был вторым или даже третьим языком, и зашкаливающие показатели района по всем коэффициентам бедности. Он выбивал бюджеты, чтобы нанимать помощников учителей и менторов, приглашать с ознакомительными визитами разных мастеров. Он получал гранты всех возможных фондов и организаций: НОП, ПЭМ, ЭИЦ – бесчисленные смехотворные аббревиатуры раздражали его, были для него проявлением снобизма. Мещанской жеманности. Но если ты работаешь там, где частное финансирование не растет на деревьях, где родители едва сводят концы с концами и где не приходится рассчитывать на маленькие, но очень полезные субсидии родительского комитета на организацию школьных экскурсий, то что остается делать? Он обязан хвататься за любую возможность ради детей.

«Кто поможет таким, как мы, если не мы сами?» – спросил он как-то на собрании попечителей. «Таким, как мы?» – спросила социальная работница по имени Лиз Боутэнг. «Рабочему классу! Тем, кому больше нечего продать, кроме своего труда! Серьезно, что никто больше не читает Маркса?» – «Ладно, Алек», – ответила она с ироничной улыбочкой, и он почувствовал себя динозавром. И лицемером. С его-то до нелепости огромной зарплатой.