Вечный свет

Он успевает добежать как раз вовремя, чтобы перекрыть вход Хьюго Корнфорду. Тому перевалило за сорок, но он все еще в форме, аристократическая корочка нисколько не размякла – наследие регбийных матчей частных школ остается с некоторыми на всю жизнь. У него на ногах вельветовые брюки и броги, а вокруг шеи повязан один из тех бесполезных шарфов, похожих на длиннющий вязаный галстук. И судя по его румяному лицу и несколько беспорядочным движениям, он и в самом деле один из журналистов, что выходили пообедать.

– Вот черт, – говорит он. – Думал у маленьких дверей никого не будет. Привет, Алек.

– Привет, Хьюго. Прости, но пикет везде. Тут тоже закрыто.

– У меня, – голос Хьюго громыхает в груди, точно эхо, стремящееся вырваться из пещеры, – вообще-то есть ключ. И, как говорят джентльмены, «Извините, я вхожу».

– Я не буду тебя останавливать, – начинает Алек.

– Ты и не можешь, надо полагать. По закону.

– Но я прошу тебя подумать.

– Ладненько. Думаю, думаю. Подумал. Все равно вхожу.

Когда трезвый, Корнфорд совсем не такой говнюк, напоминает себе Алек. Он был иностранным корреспондентом, потом стал писать политические заметки, и Алек читал его материалы уже почти десять лет. (Некоторые наборщики, возможно, даже большинство, пропускают тексты через сознание, совершенно не обращая внимание на их содержание, как морзянку. Но не Алек.) Атмосферные, лаконичные, возбуждающие праведный гнев отчеты из Вьетнама; недавние едкие очерки из палаты общин, где лейбористское правительство мечется от одной чрезвычайной ситуации к другой. Он хорош. Набирать его предложения одно удовольствие. Он один из тех аристократов-троцкистов, плавающих в собственном маленьком мире и иногда выныривающих на протестных маршах, чтобы побыть добрым стариной и «своим в доску». По крайней мере, был таким.

– Полагаю, ты пришел написать что-то для немецкого издания? – спрашивает Алек. – Я прав?

– Для жалкой ветоши, которая осталась от великой газеты, да. А почему нет?

– Потому что идет пикет, а ты социалист.

– Да неужели? – Корнфорд потирает лицо. – Я даже не знаю, что это слово теперь значит.

Не очень многообещающе.

– Сигаретку? – Алек протягивает пачку.

– Нет, мне пора идти, – отвечает Корнфорд и принимается шарить в вельветовых брюках в поисках ключей.

– Ладно, ладно, – говорит Алек. – Немецкое издание, может, еще вообще не выйдет.

– Вот как?

Динь-дон.

– Ага. Не знаю, в курсе ли ты, но мы попросили немецкие союзы печатников выяснить, кто там этим занимается, и когда они выяснят…

– Надо полагать, попытаются прикрыть? Очаровательно. Очень конструктивно.

– Когда они выяснят, – Алек сам уже начинает злиться, – они дадут им понять, что это все просто полная профанация, чтобы обойти легальную забастовку в Англии. И тогда пусть сами решают, хотят ли они в самом деле подергать за усы немецкий профсоюз и навсегда попасть в черный список.

– О, ясно. Как достойно. Как праведно. И что?

Он наконец находит ключи.

Алек смотрит на Корнфорда. Ему кажется, что шаткое, но все же достижимое понимание, существовавшее между ними раньше, пропало, а вместо него появилось – или же вернулось – нечто более… жесткое.

– Получается, – не сдается Алек, – ради того, что может вообще не случиться, ты готов рисковать своими… как бы получше сказать… своими отношениями с теми, с кем ты работаешь.

– С кем я работаю? – Взгляд Корнфорда суровеет. Теперь он похож на быка, выглядит почти угрожающе. – Я не работаю с тобой. С тобой я отвлекаюсь и теряю время.

– Со мной? – спрашивает Алек, не отводя взгляд.

– Не с тобой конкретно. Я имею в виду с вашими ребятами, со всеми вами. Последние пару лет мы даже не можем быть уверены, снизойдете ли вы до того, чтобы позволить газете выйти. Каждый вечер как на гребаном вулкане.

– Это не мы, это НАЦОП.

– Да какая разница, кто из вас это делает? НАЦОП, НТП, ОЛИГУХ – зла на вас на всех не хватает.

– Ну, за последние пару лет мы превратились в самых низкооплачиваемых работников на Флит-стрит. Ты об этом знал? Руководство увязло в этой чертовой государственной доходной политике, а платим за это мы. Может, ситуация немножко накалилась именно из-за этого, не думал об этом?

– Да мне все равно. Прости, но это так. Я просто хочу писать, что пишу, и быть уверенным, что меня опубликуют. А теперь дай мне пройти, пожалуйста.

Я хочу писать, что пишу. Алеку внезапно становится очевидно, почему Корнфорд так вспетушился и почему он так спешит. Он решает разыграть этот гамбит.

– У тебя есть какая-то история, – говорит он, нарочито ухмыляясь.

– Да!

– И тебе не терпится ее опубликовать, да? Зудит поделиться с миром?

– Да, – говорит Корнфорд. – Ну же, дай пройти.

– Если ты туда войдешь, материал все равно не напечатают. Может, лучше расскажешь мне?

Корнфорд начинает хохотать, но потом замолкает.

– Ты серьезно? – спрашивает он.

– Да. Выкладывай.

– Не обижайся, но я метил немножко в другую аудиторию. Ты, скорее, материал.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что только что был на обеде в палате общин. Времена вот-вот изменятся.