Вечный воин

Паром тоже приткнулся к мелководью метрах в тридцати от меня. С носа (или кормы?) опустили деревянную аппарель, по которой возница — пожилой сутулый чернобородый мужик в помятой соломенной шляпе, светлых и довольно грязных, холстяных, коротких штанах и длинной рубахе с овальным вырезом и рукавами по локоть — свел в воду, придерживая за оглоблю, крупных волов. У левого был сломан под основание левый рог. Наверное, где-то с разгона не прошел по габаритам. Глубина там была по коленный сустав животным. Они тащили арбу, нагруженную с верхом, причем груз был плотно закрыт старой, серой и потресканной, воловьей шкурой. Арбу возница отвел к шести другим, переправившимся ранее, которые стояли метрах в ста от пролива на пустыре с лишенной растительности, плотно утрамбованной, светло-коричневой землей, на которой лежали свежие лепешки навоза. Старые, подсохшие, напоминавшие большие толстые блины, сложены стопкой на краю, возле первого глинобитного домика с камышовой крышей, одного из девяти, стоявших по обе стороны кривой дороги, уходящей в степь, выжженную солнцем. По коротенькой улице расхаживали красные куры, и в серой пыли валялся светлый поросенок с черными пятнами. Ни заборов или хотя бы плетней, ни собак. Их защищает профессия: даже разбойникам надо иногда переправляться на противоположный берег, поэтому паромщиков никто не убивает, а грабить по большому счету у них нечего. Если и имеют что-то ценное, то закопали где-нибудь в укромном месте на радость будущим кладоискателям.

Ко мне подошел, прихрамывая, седобородый старик из местных, судя по соломенной шляпе с более узкими полями, нахлобученной по самые густые и седые брови, и отсутствию штанов, только длинная, ниже коленей, рубаха, тоже холщовая, но почище. Глаза подслеповатые, с закисью у переносицы, довольно широкой. Бледная тонкая нижняя губа мелко тряслись. Опирался старик на палку, замацанную сверху до блеска.

Он поздоровался со мной на латыни и спросил:

— Кто будешь и зачем пожаловал?

— Служил охранником на корабле. Плыли в Херсонес и попали в шторм. Корабль перевернулся. Я успел в лодку перебраться. Что с другими стало, не знаю, — коротко рассказал ему.

— Да, шторм был знатный, давно такого не видел, — покивал старик.

— Отдохну немного и поплыву в Тиру, — добавил я.

Тирой древние греки называли Белгород-Днестровский. В этом городе в двадцать первом веке умрет мой двоюродный брат. Не знаю, за каким чертом занесет его туда с Донбасса, но прибьется к бабе, она и похоронит. Жизнь — это промежуток между двумя бабами, родившей и похоронившей.

— Что за Тира? Где она? — поинтересовался старик.

Я махнул рукой в северном направлении:

— Там дальше город на этом берегу залива.

— А-а, ты про Алба Юлию говоришь! — догадался он. — Так нету ее больше. Хунны разрушили еще до моего рождения. Мальчишкой был там с отцом, искали железо среди развалин. Я монетку нашел серебряную. Отец меня похвалил.

— А почему римляне не отстраивают город? — спросил я.

— Так это теперь земля хуннов. Мы их постоянно переправляем туда-сюда забесплатно, — пожаловался старик.

Я помнил, что гунны были после готов и до аваров, в четвертом или пятом веке. В Западной Европе поминать их будут лихом даже через тысячелетие.

— А римляне уже разделились на западных и восточных? — задал я еще один важный для меня вопрос.

— Давно уже, я еще мальчишкой был, — ответил он.

— И обе части еще существуют? — спросил я.

— Конечно! Что с ними сделается?! — воскликнул старик удивленно.

Я вот тоже не верил, что Советский Союз развалится, а он взял и порадовал меня.

— Всякое может случиться, — произнес я уклончиво.

Дату располовинивания империи я не помнил, но не забыл, что вскоре после этого западная часть исчезнет. Вскоре — по историческим меркам. Моей жизни в этой эпохе может не хватить, а могу и под раздачу попасть, если окажусь там. Значит, надо двигаться в Константинополь. На лодке до него я точно не доплыву, а раз нет Алба Юлии, значит, купеческие суда сюда если и заходят, то очень редко, придется двигаться по суше.

— Купишь у меня лодку? — спросил я старика. — Очень прочная, в шторм меня спасла. Будете рыбачить с нее.

— Это понятно, — произнес он с сомнением. — Только вот, сколько ты за нее хочешь? Мы люди бедные, не всё можем купить.

Я понятия не имел, какие сейчас цены на лодки, поэтому выбрал вариант, который должен устроить паромщиков:

— Что заработаете за перевозку этого каравана и три, — я показал на пальцах, — хлеба мне на дорогу.

Покидая судно, я успел закинуть в вещевой мешок по куску окорока и сыра и довольно большую краюху хлеба, но она размокла в морской воде, натекшей в лодку, стала горькой, поэтому скормил чайкам.

— Хорошо, я поговорю с нашими, — пообещал старик и похромал к проливу, через который плыл к нам паром, нагруженный очередной арбой.