Вечный зов

Родина, суровая и милая.
Помнит все жестокие бои...
Вырастают рощи над могилами,
Славят жизнь по рощам соловьи.

Что грозы железная мелодия,

Радость или горькая нужда?!
Все проходит.
Остается Родина –
То, что не изменит никогда.

С ней живут,

Любя, страдая, радуясь,
Падая и поднимаясь ввысь.
Над грозою торжествует радуга,
А над смертью
Торжествует жизнь.

Медленно история листается,

Летописный тяжелеет слог.
Все стареет.
Родина не старится,
Не пускает старость на порог.

Мы прошли столетия с Россиею

От сохи до звездного крыла.
А взгляни –
Все то же небо синее
И за Волгой так же даль светла.

Те же травы к солнцу поднимаются,

Так же розов неотцветший сад.
Так же любят, и с любовью маются,
И страдают, как века назад.

И еще не мало будет пройдено,

Коль зовут в грядущее пути.
Но светлей и чище чувства Родины
Людям никогда не обрести.

Медленно

История листается...
Все пройдет,
А Родина останется.

Он читал негромко, не спеша и почти без всякого выражения, делая иногда еле заметные акценты лишь на отдельных словах. Но именно такая манера чтения подчеркивала огромный глубинный смысл стихотворения, взволнованность самого Дмитрия. У Наташи заблестели глаза. Андрей думал о чем-то, опустив голову. А потом поднял ее, произнес почти шепотом:

– Молодец ты у нас, Димка.

Анна, глядя на приближающийся город, лишь кивнула, то ли соглашаясь со словами младшего сына, то ли одобряя новое стихотворение сына среднего.

• • •

Конец июня и начало июля в маленьком домишке Анны Савельевой было тесно и весело от голосов. Тут жили Андрей с женой, Димка, Наташа с дочерью Леной, которая закончила второй курс Новосибирского педагогического института и приехала на каникулы. Женщины спали в доме, Андрей с Дмитрием – в старом прохладном сарае, стоящем в огороде. Днем все уходили на Громотуху купаться или ловить рыбу, лазали на Звенигору, добывая в ее ущельях огромные охапки горных цветов.

Однажды женщины потребовали показать им зловещее змеиное ущелье, о котором знал каждый житель Михайловки да и Шантары.

– Да вы что?! – испугалась Анна. – Покусают же гадюки!

– Да их там, может быть, и нету теперь, – сказала Лена, – перевелись.

– Не перевелись, доченька. Гады на земле никогда не переводятся...

После долгих разговоров и споров решили все же идти.

– Ничего, мам, глубоко мы в ущелье это не будем забираться, – успокоил Андрей мать. – А женщины наши пусть испытают некоторое волнение в крови.

– А по пути я покажу всем еще кое-что интересное, – пообещал Дмитрий. – Не беспокойся, мам, мы же не дети, все будет нормально...

Гигантское каменное лицо, смотрящее в небо, произвело на всех, особенно на Лену, огромное впечатление. Небольшая ростом, быстрая в движениях, она возле старой сосны будто сама окаменела, в глазах ее, опушенных густыми ресницами, застыло удивление и какой-то немой крик.

– Дядя Дима! Он же... думает! Он, ей-богу, думает о чем-то! – прошептала она наконец.

– Думает, – кивнул Дмитрий.

– Он грустный... Он грустит, наверное, о всех, кто жил на этой земле. И кого уже нет, – промолвила Раиса, жена Андрея.

– Да, да! О них! – воскликнула Лена. – Он думает о них давно. И думать будет вечно.

– Я тут просиживал в детстве часами, – проговорил Дмитрий. – Мне иногда кажется – он помог мне в чем-то самом главном в жизни.

– Он помог вам, дядь Дима, стать поэтом! – восторженно и утвердительно сказала Лена.

– Не знаю. Но возможно, – улыбнулся Дмитрий. – Во всяком случае, он всегда заставлял меня думать о твоем отце, Лена, а о моем брате... О чем-то большом и важном для меня заставлял думать.

– Это же чудо! Ну просто чудо природы! – никак не могла прийти в себя девушка.

– Пойдемте смотреть другое чудо...

Звенигору объезжали с юга и севера, с юга объезд был неудобный и тесный, скалы нависали почти над самой Громотухой. В самом узком месте здесь и находилась между двумя огромными камнями неширокая щель, которая вела в змеиное ущелье – небольшой и неглубокий распадок в горе, отлого поднимавшейся вверх. На дорожном каменистом полотне здесь летом всегда валялись две-три раздавленные колесами автомашин гадюки, выползавшие, видимо, к воде. И сейчас, еще издали, все увидели две плоские серебристые ленты, лежавшие в пыли поперек дороги.