Вечный зов

После этих слов Кружилин долго молчал. Дорога шла между двух хлебных полос. Поликарп Матвеевич сидел в ходке угрюмый, тусклыми глазами, в которых ничего, кроме старческой тоски, не было, глядел, как под несильным ветром качаются зеленые еще, тяжелые, квадратные колосья, уплывают назад, а навстречу движутся все новые и новые. Казалось, два гигантских зеленых колеса, два жернова медленно вращаются навстречу друг другу, едва не прикасаясь. Казалось еще, что не лошадь, гладкая и сильная, тащит ходок, а сама собой приближается зеленая стена тайги справа, а Звенигора, оставшаяся сзади, сама собой уплывает все дальше, что это тоже какие-то огромные гигантские жернова, не останавливающиеся ни на мгновение, работающие вечно.

– Может, потому и говорят: все перемелется – мука будет, – произнес он.

– Да, к сожалению, – откликнулся Зубов, подумавший, что Поликарп Матвеевич говорит о бренности человеческого существования, о кратковременности пребывания человека на земле.

Но Кружилин имел в виду не это.

– Опыт столетий – это и есть та самая мука, из которой люди испекут хлеб истины. И все меньше и меньше в этот мир будет приходить людей, чтоб этим опытом пренебречь и неверный путь сначала начать. Все меньше, а потом и вовсе таких не будет.

– Да, это конечно, – сказал Зубов. – Недешево только опыт этот достается людям.

– Недешево, – откликнулся Кружилин. – Как еще недешево!

• • •

Вечером был прощальный ужин, на который Анна пригласила и Кружилина, и Зубова, и Кирьяна Инютина с Анфисой. Кирьян тоже разменял уже недавно седьмой десяток, но по-прежнему работал в колхозе бухгалтером. Передвигаться на своей каталке по грунтовой дороге ему было тяжело, поэтому Анфиса привезла мужа на телеге. Андрей и Дмитрий сняли его и с незлобивыми шутками и смехом внесли в дом.

– Только стишки твои, Дмитрий, и явился я послушать, – сказал Кирьян. – А так тяжело уж мне по гостям. И людям-то возиться со мной...

– Вани... Ивана, жалко, нету, – несколько раз проговорила Анна, рассаживая гостей. – Зачем это люди из родной деревни уезжают?

– Иван ровесник мне, – сказал Кирьян. – И тебе, Анна. На пенсию, наверное, вот-вот уйдет. Тогда и вернется.

– Не вот-вот... – подал голос Кружилин. – Видел его недавно в Шантаре. «Ничего, говорит, сила в ногах есть, побегаю еще по полям...»

– Стихи мне твои, Дмитрий, про войну больше нравятся, – опять сказал Кирьян. – Прям за душу берут, просветляют что-то слезой там. Новенькие есть какие?

– Если поискать, может, и найдутся.

– Читай давай.

– Для стихов, дядя Кирьян, как и для выпивки, созреть надо.

– Хе! На это дело я в любой момент зрелый. Правда, теперь больше чекушки не могу...

Анна всех рассадила, чуть ли не всем сама положила на тарелки закуску и села между женой Андрея Раисой, маленькой женщиной с тихим голосом, которую Анна любила за несуетливость, за какой-то уютный, домашний характер, и Дмитрием.

– Дядя Поликарп, ты самый среди нас старший, – проговорил Андрей, – скажи первое слово.

– Что же сказать вам, дети? – Кружилин, помогая себе костылем, поднялся. Сегодня вот Дмитрий, когда стояли мы возле Звенигоры, говорил, что человек никогда не должен бояться высоты, ни ночью, ни днем. Это хорошо сказано и правильно. Только что такое высота? У каждого ведь она своя. Она не измеряется метрами или должностями, положением в обществе, она измеряется качествами человеческой души, нравственной сутью человека, его отношением к людям и к жизни, способностью каждого из нас увидеть в людях самое человеческое, а в жизни – самое справедливое и потому прекрасное... Способностью услышать, как тот же Дмитрий говорит, как соловьи росу клюют. Поэтому давайте, друзья, выпьем за этот слух, который не так-то просто дается. За эту высоту, на которой не так-то уж легко и просто держаться...

– Это верно, не просто! – вскрикнул вдруг Кирьян, по сути дела скомкав тост, и первый выпил.

Были потом и еще тосты – за Анну, за ее сыновей и невесток, за внучку Лену, было шумно и весело, и лишь Кирьян Инютин пьяно хмурился, а потом опять сказал свое:

– Не просто... не все могут. В самую суть ты, Поликарп. Колька мой – смог. Теперь вот в райкоме партии работает. А Верка – не смогла. Только и смогла... Что она смогла, Анфис?

– Помолчи, Кирьян, – попросила Анфиса.

– Не-ет, Поликарп – он правду говорит. В самую точку. Высматривала она в жизни, высматривала чего-то, как коршун добычу. А ее самою Аникей Елизаров схватил.

– Да пусть живут, тебе-то что? – опять промолвила Анфиса.

– Да теперь чего, пущай, – обмяк и он. Но упрямо проговорил свое: – Автомобиль купили, ездит на нем, принцесса. А не смогла... Димка, ты прочитаешь или нет свои стихи? А то норму свою я уже выпил, чекушку опростал... Про войну мне, а, Дим?

Попросили и другие, Лена даже нетерпеливо захлопала в ладоши.