Вечный зов

Сам того не ведая, попал Василий Кружилин в самое больное место Полипова. Тот никогда не знал и никогда не понимал, что это такое, человеческая совесть, но, когда ему о ней говорили, он зеленел, весь начинялся злостью, а под старость стал взрываться прямо порохом, как и сейчас произошло.

И не только совести – многого не понимал Петр Петрович Полипов. Например, что ему говорил тогда в Шестокове этот выходец из загробного мира Лахновский, о каких таких силах, могущих якобы подмять под себя весь мир, толковал ему и почему отпустил его подобру-поздорову; почему ушла от него, Полипова, жена; почему в конце концов ему осторожно стали намекать, не желает ли, мол, он отправиться на покой.

– Спасибо за заботу, товарищи! – с улыбками отговаривался он. – Я чувствую, что есть еще силы. На здоровье не жалуюсь...

– Человек, Петр Петрович, всегда переоценивает свои силы, – мягко говорили ему. – И закон предусматривает, что в шестьдесят лет...

– Он предусматривает, но ничего не определяет категорически.

Наконец ему прямо сказали, что пора уходить. Он, теперь растерянный, изо всех сил пытался как-то удержаться на поверхности:

– Товарищи! Дорогие товарищи! Да мало ли секретарей райкомов в моем возрасте... Может быть, в другой район? Я в Шантаре действительно засиделся...

– И в нашей области, и повсюду в стране идет омоложение руководящих партийных кадров.

С трудом он добился, чтобы его порекомендовали хотя бы секретарем парторганизации колхоза или совхоза...

Потом он не понимал, почему через год коммунисты совхоза «Степной» не избрали его даже в партком. Не понимал, почему нынче весной директор другого совхоза, Малыгин, со злостью сказал ему:

– Не годами ты одряхлел, Петр Петрович, а умом. Кто сейчас так руководит людьми? Никого никогда не выслушаешь, кричишь на них...

– Это ты мне?! – аж задохнулся Полипов. – Мне, который тебя... вот с этой руки выкормил?

– Ты выкормил! – еще злее заговорил Малыгин, часто хворающий после фронтовых ранений человек. Невысокий ростом, с лицом, глубоко испаханным морщинами, он стоял среди только что засеянного кукурузой поля упрямо и крепко, и Полипову даже показалось, что, если толкнуть его, он даже не покачнется. – Не так выкармливают, если в это слово порядочный смысл вложить. Птицы вон выкармливают своих птенцов, а потом летать учат. Так Кружилин делал, хлестал, когда надо, когда за дело... Уму-разуму людей учил. А ты – не уму, а дурости и глупости!

– Спасибо, – желчно произнес Полипов. – Ладно, поглядим. Это поле ты засеял узкорядно. Поглядим, какие шишки на тебя за это повалятся.

– Ну и что ж? Зато с силосом будем. Будет чем зимой скот кормить.

– Значит, ты за отсталую агротехнику?

– Нет, я за передовую. Это ты за отсталую...

Так они поговорили нынешним теплым весенним днем да и поехали с поля в деревню. Ехали молча. И уже возле самой усадьбы Полипов спросил:

– По всему видать, не приживусь я и у вас? Осенью, на отчетно-выборном, не изберете меня в партком?

– Это дело коммунистов, – сухо ответил Малыгин.

– Коммунисты тебе, директору, в рот смотрят.

– Напрасно так думаешь, – усмехнулся Малыгин. – У каждого своя голова на плечах.

– Ну, а ты-то? Ты... «за» или «против» меня будешь голосовать? Честно только.

– А что же не честно? Я – против.

Так они перемолвились перед самой деревней. И когда подъехали к конюшне, Полипов уронил смешок:

– Все понятно. Ты с моей бывшей женой живешь. И тебе неловко, что я рядом.

– А вот тут ты и вовсе дурак, – сказал Малыгин и пошел прочь, велев конюху распрячь коня.

Еще прошлой осенью, когда Полипов вместе с Николаем Инютиным впервые приехал в совхоз, Малыгин спросил:

– Мне, Петр Петрович, известно – сам ты попросился в наш совхоз. Я не возражаю, но ответь: почему в наш?

– Да я же тебя сколько знаю?! Мы с тобой сработаемся.

– Я, говорю, не возражаю... Но прости, Петр Петрович... удобно тебе будет? Я женат на Полине Сергеевне.

– Этот вопрос возникал в обкоме партии и у нас... – проговорил Николай Инютин.

– Возникал, – кивнул Полипов. – И я отвечу так, как отвечал в обкоме и в райкоме, дословно. Вот что я отвечал: «Малыгин человек порядочный и государственный, а для коммунистов главное – порученное партией дело, а не личные отношения и бытовые противоречия». Так я отвечал... А личные отношения – что ж, нормальные, по-моему. Разве ты что почувствовал против себя, когда я был секретарем райкома?

– Да нет... ничего, – сказал Малыгин.

– Ну вот! А Полина Сергеевна... Сколько лет-то прошло? Два десятка лет с того дня, как я на фронт ушел, как мы расстались! Целая жизнь, и мы давно чужие...

Да, они были чужими и при встречах лишь здоровались. Только один раз Полипов немного поговорил с бывшей своей женой. Случилось это нынче в апреле, когда стаял снег, но земля была еще холодна. Полипов ехал в поле, а жена Малыгина возвращалась откуда-то в плетеном коробке и, поравнявшись, как всегда лишь кивнула головой. Но Полипов натянул вожжи.

– Полина Сергеевна! Можно на минуточку?

Она остановила мерина, он слез с ходка, подошел к ней.

– Еще раз здравствуй. Откуда ты?