Вечный зов (Том 1)

Он поднялся. Вера отшатнулась на другой конец скамейки, будто ожидала, что Семен ударит ее. Руки со скомканной косынкой она крепко прижала к груди.

- И ты, Вера, никогда никого не сможешь полюбить. Ни меня, ни Алейникова, никого... Потому что тебе нечем любить.

- Как - нечем? Почему - нечем?!

- А вот почему - я не знаю. Не объяснить мне этого...

И он вышел на перрон, оставив ее на грязном вокзальном диванчике. Она сидела все в той же позе, крепко прижав руки к груди, широко раскрыв свои длинные, в желтых крапинках, растерянные глаза.

* * * *

Яков Николаевич Алейников до смерти перепугал Кирьяна Инютина и его жену Анфису, когда нежданно-негаданно появился в их доме.

"Все!.. За отца, за отца спрос пришел наводить..." - похолодел Инютин.

Его отца, одноногого Демьяна, ушедшего в тайгу с бандой Михаила Кафтанова и состоявшего при нем казначеем, по рассказам пленных бандитов, кто-то убил однажды ночью ударом в висок не то молотком, не то обухом топора и забросил в сарай. Было это в глухой таежной деревушке Лунево. Кирьян эти рассказы слушал со смешанным чувством жалости и облегчения, вслух же сказал при всех: "Туда ему и дорога". Но с того времени, как посадили Ивана Савельева, начал всерьез побаиваться, что и с него могут учинить спрос за отца, долгие годы жил в страхе: а вдруг да и заявится Яков Алейников.

Об этом постоянном страхе знал Федор Савельев, не одобрял его, говорил нередко раздражительно, но с оттенком участия и покровительства:

- Да не дрожи ты... С меня же не учиняют спрос за Ваньку. Мы-то при чем, если у моего братца да у твоего отца головы были конскими кругляшами набиты? Что он, Алейников, не понимает? Был бы родитель твой жив, сам ответил бы за себя, как Ванька...

Кирьян соглашался с Федором, но все-таки ждал Якова. И вот он пришел...

- Здравствуйте. Я пришел просто так... то есть не просто так... Я хотел насчет Веры поговорить, - сказал Алейников, неловко сев на табурет.

Инютин, Анфиса да и сама Вера долго не могли понять, о чем, собственно, говорит Алейников, они слышали его слова, но смысла уловить были не в состоянии. Наконец Вера вскрикнула, будто кто сдавил ей горло, закрыла лицо руками, стрелой кинулась из кухоньки в комнату, с грохотом прикрыла за собой дощатые створки, прижалась к ним спиной. Голова ее пылала, по телу проходили судороги. В груди сильно стучало, каждый удар сердца больно отдавался в голове, расплывался тупым звоном.

Когда она почувствовала, что Алейников ушел (она не слышала этого, а именно почувствовала), и распахнула дверные створки, отец тер ладонью мокрый лоб, а мать в каком-то забытьи сидела на той табуретке, с которой только что встал Алейников. Щеки матери горели ярким, нездоровым румянцем, глаза были печальны и тоскливы. Ни слова не говоря, Вера кинулась к матери, упала ей на грудь и зарыдала...

- Да-а... Вот тебе, значит, и шило-мыло-купорос, - произнес Кирьян. И непонятно было, удивляется ли он неожиданному сватовству или тому, что видит мать и дочь обнявшимися.

В эту ночь Анфиса легла спать с дочерью. Вера молча подвинулась, освобождая ей место.

Собственно, до утра почти они и не спали, лежали тихо, смотрели в темноту. Время от времени каждая вздыхала.

- Ну и как же, доченька, теперь? - спросила наконец мать.

- Не знаю, - сказала Вера неожиданно ровным голосом.

Анфиса вздрогнула, будто ее по голому телу хлестнули струей холодной воды. А Вера продолжала говорить спокойно, не торопясь, словно обсуждала, какой фасон платья ей выкроить:

- Он ведь, Алейников, старый и... И вообще, я боюсь его. У меня, когда он в райком заходит, и то мурашки по коже. Что, думаю, все обдирает меня глазищами из-под своих бровей? А он нацеливался, выходит... А у меня ведь Семка, мама... Мы же насчет свадьбы договорились.

- А ты его любишь, Семена-то? - спросила мать злым, свистящим шепотом.

- Ну а как же? Ведь все промеж нас решено.

- Так что же тогда... рассуждаешь-то? И вздыхаешь... И вообще?

- Что я вздыхаю? Что вообще?

- Я и спрашиваю - что?

Вера шевельнулась, будто ей неудобно было лежать, приподнялась на локте.

- Не понимаю, об чем ты.

Анфиса только шумно глотнула воздух и надолго замолчала.

Взошла где-то поздняя луна, бледный ее свет пролился сквозь окно, тускловато заблестели никелированные шарики на спинке железной кровати, обещая каждую секунду погаснуть.

- Она разная бывает, любовь, дочка, - неожиданно заговорила мать. Голос ее теперь удивил Веру. Он был печальный, сожалеющий о чем-то. И Вера подумала, что у матери сейчас, наверное, опять такие же тоскливые глаза, как вечером, когда она сидела на табуретке после ухода Алейникова. - Когда солнце заглядывает в окошко, эти шарики горят, аж больно глядеть. А сейчас, видишь, чуть поблескивают неживым, мертвым светом.

- Да к чему ты это?

- Я подумала - какая у тебя любовь к Семену? Настоящая или...

- Перестань! - вскрикнула Вера. - Я же не спрашиваю, какая у тебя любовь к отцу...

Анфиса опять судорожно глотнула воздух, грудь ее, как от толчка, взметнулась и опала.

- И к чьему отцу, моему или Семкиному, - безжалостно докончила Вера.