Вечорница. Часть 1

Пока воду в тазы готовила, тут и Любаня уже заходит. Разделась в предбаннике, вошла в баню. Смотрит Паня, а у Любани носки не сняты. Посмеялась, чего, мол, ты в носках мыться будешь?

– Ага, – говорит Любанька, – В носках буду, до того ноги замёрзли, пусть греются, а потом чистые надену.

Ещё и шутит, мол, зато стирать не надо, на мне и постираются заодно.

Ладно, сели, моются. Помылись, Любаня и предлагает Пане:

– Давай попарю тебя, вижу ты веник запарила.

Та не отказалась. Вот тут и началось всё.

Легла Паня на полог, а Любаня и давай её веником охаживать, сначала потихоньку-полегоньку, а потом всё сильнее да больнее. Паня ей говорит, мол, потише, больно хлещешь. А Любаня словно и не слышит, машет и машет веником. Тут страх Паню обуял, поняла она что тут неладно дело, а у самой уже круги цветные в глазах поплыли. А Любаня не прекращает, да ещё и воды плеснула на каменку, жару добавила, пар стоит кругом такой, что не видать ничего, камни в печи потрескивают.

– Перестань, – кричит Паня, – Перестань!

Сама встать хочет с полога, а Любаня не пускает, силища в ней неведомая, откуда взялась только. Сердце у Пани того и гляди выскочит из груди, и от страха, и от жары такой. А Любаня бьёт веником, а глаза блестят не по-человечьи. А и не человек это был, никакая не Любаня, а Шишига.

– Ой, бабуля, а как же Паня спаслась-то от неё?

– А муж её на крылечко покурить вышел, слышит возня какая-то в бане, а из-под двери и из всех щелей пар валит как из котла. Бросился он в баню, дверь дёрнул, а на него из бани как выскочит что-то в клубах пара, ничего не видать, на морозе пар белый становится, молочный. Выскочило что-то из двери да мимо него проскочило и скрылось.

Он в баню бегом, зовёт Паню, а та не отвечает, он наощупь только её и нашёл на полкЕ. Она еле живая была. Вынес он её на снег, по щекам хлопает, снегом растирает. А она почти не дышит уже, красная вся, будто варёная. Но потихоньку пришла в себя. Муж Паню домой отнёс а сам во двор, поглядеть что тут было. Смотрит, а от бани в сторону оврага, что у них прямо за забором начинался, следы идут какие-то. Он присмотрелся, а следы-то в виде копыт! Так то.

Потом Паня нам рассказывала как чудом жива осталась. А всё потому, что в баню без молитвы пошла. Разве так можно! Она, видать, с ребёнком поторопилась и забылась. А баня место нечистое, не освящённое. Раньше ведь в банях не зря гадали. Нечисть там живёт. А Шишига эта, она навроде жены Банника, её ещё Обдерихой кличут в народе, может знакомой или родственницей прикинуться, да и запарит до смерти.

Из предбанника послышался голос деда:

– Долго ли ещё там? Ужинать пора. Живы вы там?

– Живы-живы, идём уже, – отозвалась баба Уля и засмеялась, – И правда засиделись мы, вон дед нас уже потерял, ополаскивайся, да пойдём.

Игоша

Снег скрипел под валенками хрустко и весело. Яркий свет рогатого, молодого месяца, повисшего над избами, освещал сугробы голубоватым, таинственным сиянием. Катя с бабой Улей возвращались домой с вечерних посиделок. Собирались нынче старушки-подружки у Егоровны, вязали, пили чай с мёдом, заваренный на летних душистых травах, что хранили в себе кусочек лета и солнца, баяли о том о сём, вспоминали былое, обсуждали что где произошло.

– Бабуль, – Катя бодро шагала по переулку, – А я вот не поняла, про кого это говорила баба Нюра, про младенца какого-то мёртвого?

– А ты всё-таки и услышала? Вроде с котёнком играла? – хитро прищурившись, улыбнулась краешком губ баба Уля.

– Ну как слышала, – протянула Катя, – Баба Нюра шёпотом чего-то там говорила.

– Ну коль уж услышала, что с тобой делать, расскажу, а то поди не уснёшь теперь, до дома нам ещё есть время – ответила бабушка.

– Бывало раньше, что ребёнок раньше срока рождался, оно и теперь бывает, конечно, да ведь теперь таких деток выхаживают в этих… енкубаторах, а тогда в печь тёплую клали, чтобы в тепле, значит, дорастало дитё. Ну иные выживали, а иные нет. А то и сразу мёртвый рождался. И крестить не успевали младенца.

Баба Уля помолчала:

– А то без мужа рожала девка, редко такое случалось, но бывало, и чтобы позор свой скрыть, сама своё дитя и губила. Хоронили младенцев тех то в саду, то в подполье, то близ избы. А из деток этих некрещёных, убитых иль проклятых матерями своими, получались Игоши и дальше жили в доме невидимо, подле матери своей. Игоши – они озорники, вытворяют всякое, молоко разольют, посуду разобьют, жильцов пугают, по полу скребут, ставнями хлопают, ребятишек щипают, ночами плачут.

Чтобы не сильно они озоровали, домашние ставили им на стол тарелку отдельную и ложку, даже место своё отводили, чтобы не проказничали они, боялись потому что. А иные Игоши в лесу обитали, в поле. Вот у нас-то ведь в Выселковом Логу тоже огоньки блуждают, а это души таких младенцев. Подлетят эти огоньки к человеку, кружат вокруг, и плачут тонкими голосками, просят их с собой домой забрать. Да только ни в коем случае нельзя им согласием отвечать, иначе поселится Игоша в избе и несдобровать никому.

– Баба, а как он выглядит?

– Да тот же младенец, только без рук и без ног.