Ведяна

– Это надо, как всех всколыхнуло-то! – осклабился Тёмыч вместо приветствия. Он сидел с кружкой чая лицом ко входу, и лицо это было язвительным. Рома понял, что он подслушивал. – С утра на ушах стоят. Стеша. Сам прибегал. Прикинь – Сам! Удостоил. Ты давай вовремя приходи, а то достанут.

– Да это только сегодня. Завтра уже пройдёт.

– Пройдёт, как же, – хмыкнул Тёмыч. – Ты у них теперь за кого-то, я не знаю… пророка, что ли. Чуда ждут. Когда по воде ходить будешь? Людей исцелять. О, может, я тебе свою мутер подкину? А то она на больничном вторую неделю, задолбала, житья никакого. Хоть из дома беги. Может, ты её это – того?

Он сделал какой-то мутный жест руками. Рома поморщился и обернулся к своему компьютеру. Включил, стал щёлкать мышкой.

– Отстань. Не умею я никого лечить. Да и вообще ничего не умею, – повторил он, и вдруг что-то запоздало щёлкнуло в мозгу, он обернулся, пристально вгляделся в Тёмыча. Какая-то непонятная, раздражающая, скребущая деталь в его облике не давала покоя. Но Рома не мог уловить, какая и где.

– Чего? – Тёмыч заёрзал под его взглядом. – Ты это, давай потише. Нормально всё?

– Нормально. – Рома ответил не сразу и заморгал, разгоняя наваждение. Вернулся к компьютеру, продолжил щёлкать мышкой – сегодня кинопоказ, он хотел заранее приготовить файл. Он уже понял, что раздражало его в Тёмыче, что казалось лишним, инородным. Увидел, но сделать с этим ничего не мог. – Ты бы сам к врачу сходил, – сказал, не отвлекаясь от монитора. – Мне сдаётся, у тебя язва начинается. Чем раньше сходишь…

– Чего! – Тёмыч поперхнулся, поставил на стол кружку и с неприязнью уставился на него. Рома это чувствовал, не оборачиваясь. – Вот спасибо! Вот вообще… ничего лучше сказать не мог, а?

– Я при чём? – Рома пожал плечами. – Ты лучше не злись, а сходи и проверься. И пирожки эти не жри, – он обернулся и кивнул на жареный пирожок в пакете, который лежал рядом с пультом. – Они жирные. Тебе вредно.

– Ага, лучше тебе скормить, – буркнул Тёмыч, отворачиваясь в кресле.

– Можно и мне, – усмехнулся Рома, возвращаясь к монитору. Тёмыч глянул на него злобно, потом демонстративно взял пирожок, развернул и смачно откусил половину, стал громко жевать.

– Потом не говори, что я тебя не предупреждал, – бросил Рома через плечо.

Тёмыч закашлялся, поперхнувшись, выплюнул остатки в пакет, со всей злости запустил в мусорное ведро и шумно вышел из комнаты.

Глава 2

Через несколько дней жизнь его стала походить на странный, сюрреалистичный сон, из которого Рома никак не мог выбраться.

Всё началось с того, что Тёмыч, скрепив сердце, сходил ко врачу, пожаловавшись на боли в желудке, – и обнаружил гастрит и начало язвенной болезни. Тут же по ДК и по городу поползли слухи. Говорили, что Рома излечивает людей взглядом, заряжает воду и даёт настои лечебных трав. Говорили также, что во время спектакля он летал над залом без видимых подручных средств. Видео с этим полётом в первый же день появились в Сети, снятые на несколько мобильных со зрительских мест, однако все были такими мутными и контрастными из-за яркого луча, что понять, что там летит, было невозможно. Однако никто об этом не задумывался. Как-то само собой стало понятно: конечно, летал; раз умеет лечить, почему бы не летать?

В ДК потянулись люди.

Они стали приходить к Роме, разыскивали его по зданию, поджидали на улице. Они заглядывали в глаза, терялись и не могли начать разговор, а только жадно, с испугом вглядывались в него, пытаясь понять, пытаясь соотнести с тем, что сами себе придумали. Рома усмехался, отворачивался и спешил пройти мимо. Он понимал, что они видят в нём не то, что в нём есть, ждут от него не того, что он мог бы им дать, и поэтому их ждало неизбежное разочарование. О себе же он знал точно, что ничего не умеет.

Поэтому если всё же останавливался, если заговаривал и позволял себе отвечать на их вопросы, так только потому, что понимал: он видел немного больше, чем они, – и всё. Это не делало его лучше или умнее их. Просто он видел. Взгляда в чёрный колодец, образующий их жизни, было ему достаточно, чтобы понять, откуда тянутся их болезни, и прежде, чем они начинали рассказывать о себе, он уже знал, что с ними. Но этого было ему достаточно и для того, чтобы понять, что никто, совсем никто, кроме самого человека, не сможет ничего исправить, вылечить, залатать, починить.

Поэтому с каждым он говорил по-разному. Кому-то советовал срочно идти лечиться, другим – перестать это делать, потому что ничего другого они уже не хотели. Кому-то, кто жаловался на бедность, велел сразу же, не медля, устраиваться на первую подвернувшуюся работу, просто чтобы прекратить это нытьё, а другим велел уезжать в город побольше и искать работу там. Одним матерям, жаловавшимся на детей, он советовал отстать от ребёнка, месяц не заглядывать в дневник и вообще снизить контроль, а другим велел сейчас же идти в школу, забрать чадо с уроков, покататься с ним на лыжах или пойти в кафе.